— А ты всегда был тупой, — снова закрякал Хулио, маленький, повторюсь, плюгавенький и ужимками похожий на мультипликационного человечка неопределенной национальности.
— Сам такой, — находчиво отвечал, мелкими ударами зажимая приятеля в угол сидения; тот заблажил, прося пощады.
— Ну как дети, — заметил Никитин, крутящий баранку джипа. — Куда поворачивать, паразиты? Я забыл.
Мы ему напомнили — ором: туда, еп`мать, твою мать! И скоро за тонированными стеклами поплыла знакомая дачная местность. Ба! Скорее незнакомая. Я увидел построенные и строящиеся кирпичные хоромы. Было такое впечатление, что десяток удельных князьков решились обосноваться на прекрасном берегу Истры. Я выматерился: что за дела, господа? Народец давится жареной селедкой, а тут такой строительно-ударный шабаш?
— Саша, ты люмпен, — смеялись друзья. — У нас большие перемены. Чем лучше пэздишь, тем больше процветаешь. Вон, например, хоромы Тимура? Он же Чмо, он же Поц, он же Плохиш, он же Пятачок. Жирует, пидор, и в уст не дует. И таких, как он…
— Вот это сучье племя я бы зажарил на вселенской атомной коптилке, не без пафоса проговорил я. — Ничего, ещё не вечер, господа.
Впрочем, ошибался. Сгущались сумерки, они были сиреневые и пахли мятой, полынью и будущим теплом. Деревянный дом встречал нас черными окнами. Был построен в тридцатые годы и подарен моему деду наркомом НКВД Ежовым. Можно только догадываться за какие заслуги перед сталинской Родиной? В 1939 году дед был отправлен в дружескую тогда нам фашистскую Германию в качестве нелегала, где и пропал без вести. А дом остался, как память о том яростном и кровавом времени. И сохранился хорошо, несмотря на годы. Тем более Полина наведывалась сюда раз в неделю и поддерживала в нем жизнь.
Я растопил баньку — горький дымок закурился в глубину темнеющих небес. Что может быть лучше русской баньке, врачующей тело и душу. Друзья отхлестали меня березовыми веничками и так, что пять лет в зоне улетучились вместе с обжигающим паром. Потом мы сели под старую яблоню, где стоял рубленый когда-то мной столик, открыли две бутылки родной.
О чем могут говорить друзья после долгого молчания? Обо всем и ни о чем. И зачем говорить, если и так все понятно без слов-пустышек. Службу безопасности продали, как дворовую девку. Тот, кто ещё служит, превращены в мифологических трупоукладчиков и монстров. Нас боятся и ненавидят. А мы любим свою больную отчизну и хотим защитить её от ядерных всполохов. Как говорится, натерпешься горя — научишься жить. После смерти.
— Не, помирать нам рановато, — утверждал Хулио. — Еще поживем на зло врагам.
— Как будто и не было пяти лет, — высказал я мысль, — у параши. И, кажется, ничего не изменилось?
Ничего не изменилось, согласились приятели, блеск и нищета переломного периода. Кому в зубы балычок, кому — костлявый сучок. Кому — мелкооптовый минет, а кому — пламенный привет. От родного правительства. Кому — квасок с хренком, а кому — в зад пинком. Из жизни. А что делать — диалектика социалистического капитализма: кто не смел, то и не съел. Все, как в джунглях Амазонии.
— Не, у нас круче, — сделал очередной вывод Резо. — У людоедов бомбы «А» нету, им хорошо.
— И нам неплохо, — подняли мы стаканы со светлой, — хотя сидим с чушками «А». Так выпьем же за мир во всем мире! И за нашу победу! — И мы выпили за себя и тех, кто находится на передовой линии невидимого фронта, где наш тоже ждали честь, слава и доблесть. Это в лучшем случае. В худшем безвременная погибель в могильном окопе. И все эти перспективы бодрили. Как бренное тело, так и клокочущий дух.
… Я заблуждался, утверждая, что ничего не меняется. Меняются люди. На карамельных государственных должностях. Могут рухнуть в бездну вечные города и погрузиться в пучину войн великие империи, а чиновничья вша будет цвести, как элеутеррокок в ботаническом парке Гарзуфа.
К чему это я? Своего боевого товарища и полковника службы безопасности Орехова, прибывшего в Ливадию, я не узнал. Он раздобрел, увеличившись в размерах, точно гондола, запускаемая в рекламных целях и в летнее небо. В дни народных смут и праздников.
Мы радостно обнялись и я ляпнул про воздушный гондон. Это за мной водится: ляпаю, а затем думаю, что же я такой запендюхал собеседнику в лоб — разводным ключом образа.
Видимо, Вольдемар Вольдемарович отвык от нормальных дружеских отношений. Он налился дурной кровью и, затопав ногами, заявил, что он такой, какой есть, и не потерпит никаких грязный инсинуаций.
— Чего не потерпишь? — заорал я. Не люблю, когда обижают мой родной язык. — Апорте вит пур, месье, фак`ю!
— Ась? — охренел полковник от моих полиглотных изысков.
— Хуась! Зажрались, барин. Из боевой Конторы богадельню сработали. Уж собственной тени пугаетесь, господа.
— А пошел ты, радетель народный, — взъярился Орехов. — Ты ваньку валял, а мы работали… Да-да, работаем в предлагаемых обстоятельствах. И своих, кстати, не забываем.
— Спасибо, — повинился я и вытащил из сумки новую бутылку родной в знак перемирия. — Думаю, оправдаю оказанное доверие.
— Сукин сын, — резюмировал полковник и заглотил первую чарку. — Мы к нему всей, понимаешь, душой… — И, выбрав из своего потрепанного портфеля две папки, передал их мне. — На, изучай.
— Зачем?
— Будете заниматься оружейным бизнесом.
— Как это? — не поняли мы.
Господин Орехов уточнил: через неделю прибывает Объект, которого надо будет охранять, как зеницу ока, поскольку тот будет возглавлять Компанию, связанную с созданием новейшего вооружения, способного остановить эскалацию НАТО на восток.
— Замечательно, — сказал я. — Давно пора принимать продуктивные меры против янки. — И пролистал папки. — Значит, ладим личку?
— Точно, — согласился полковник и кивнул на странички дел. — Молодые ребята, но головорезы. Недельку тренировок и в работу.
Оставив друзей отдыхать в ночи, ушел на веранду. Там плюхнулся в старенькое кресло. Ну-ну, что нам новенького преподнесла сука-судьба? Надеюсь, не прийдется скучать, охраняя новое Тело. Скука в нашем бухгалтерском деле самое печальное, как тишина на фронтовой нейтральной полосе.
Открываю первую папку с грифами совершенно секретно и хранить вечно, принимаюсь изучать биографию Тела и его будущую Работу, чтобы знать комплекс всех проблем.
Для защиты Тела необязательно окружать его отрядом морских пехотинцев или мастерами спорта СССР по боксу, гребли и художественной гимнастики. Бесполезно.
Пуля, конечно, дура, однако, когда «заказ» работает профессионал, то спортивные достижения, равно как и войсковые подразделения в краповых беретах, не в состоянии сохранить жизнь хозяину.
Система личной охраны — л и ч к а — основана не на демонстрации бицепсов и трицепсов молодчиков, умеющих считать до трех, а на другом принципе.
Победы на невидимом поле боя у службы безопасности должны быть тихие, без применения всех видов стрелкового оружия. Главная задача группы, когда в атмосфере возникают предгрозовые облака, найти причину возможного свинцового дождя, а, если есть «заказ», то сделать все, чтобы его снять.
Связи службы безопасности должны быть везде. На суше и на море, в небе и космическом пространстве. И чем больше флажков расставлено, тем выше вероятность сохранение шкуры Тела. И если группе удается выйти на заказчика, то проблема решается просто — путем переговоров.
Ну коль уж зажужжали пули, тут все зависит от группы, от её профессионализма и единства. И поэтому лучше потрудиться нам сейчас, чем потом махать кайлом гробокопателям.
Итак, кому принадлежало Тело, с которым предстояло работать. Объект был относительно юн, если судить по протокольной фотографии.
Свечкин Михаил Данилович выглядел смышленым малым с проницательным взглядом. Закончил МФТИ, трудился в Днепропетровском закрытом НПО (Научно-производственное объединение): паял многозарядные межконтинентальные баллистические ракеты с разделяющими головными частями тяжелого
