бетонированных шахт и ебнуть по супостату. В ответ на его первый подлый удар.
И что мы имеем сейчас в результате конверсии, рожденной в одной пунктирной извилине? Жить стало легче и веселее? Ни хера подобного. Страна пластается в кризисе, точно больной, которому убийцы в белых халатах перекрыли кислород — перекрыли в целях экономии.
Ну не может оборонный завод, выпускающий С-300, перейти на производство чайников. А ежели подобное случается, то вся эта посуда летает по кухонькам наших мирных городов и поселков, протравливая население атомными парами.
Проблема. Как смастерить чайник, чтобы он не взрывался при температуре кипения воды? Видимо, над этим вопросом трудился академик Николаев, сидя за огромным письменным столом. Кабинет тоже был заставлен стеллажами с книгами по теме моментального уничтожения всего человечества. На стенах я заметил фотографии с целеустремленными молодыми лицами. Нынче такие лица, целеустремленные, встречаются редко.
— Ко мне, молодой человек? — проскрипел академик, схожий на усохшую за несколько веков мумию.
Был в махровом халатике цвета синьки с тусклой звездой Героя социалистического труда на кармашке. Где-то я уже такие халаты видел? Не в аллеях ли парка дома печали?
— К вам, Иннокентий Николаевич.
— Слушаю, — поднял очки на сократовский восковой лоб. Уши были необыкновенно лопоухи и просвечивались детским малиновым светом. — По какому поводу?
Пленительный такой старичок — потенциальный убийца всей мировой цивилизации.
— Вам привет от Жака, но не Ширака, — улыбнулся я добродушно.
А когда я таким образом скалюсь, то моего собеседника пробивает нервная дрожь, как разряд в 6000 вольт.
— От Жака? — переспросил академик. Крепенький оказался, закаленный в интригах, а под ногами резиновый коврик.
— Такой же привет, но очень пламенный получил вас зять, господин Моргулиц. Вы понимаете о чем я?
— Нет-с?
— Думаю, все-таки да-с.
— Нет-с.
— Да-с.
— Да, вы присаживайтесь, батенька, — протянул морщинистую лапку. — Из каких органов?
— Скорее по личному вопросу, Иннокентий Николаевич.
— Как величать?
— Александр.
— Александр-Александр, — пошамкал. — Победитель — с римского или греческого. Так, Александр, я вас слушаю?
— Это я вас слушаю?
— Уважь старость, Александр, — хмыкнул старый боец.
Я вздохнул: старость уважаю. Сам таким буду лет через сто. И поэтому пришлось коротко изложить сюжетик драмы. С необходимыми конкретными подробностями, например, о легких и печени, работающих, как вакуумная помпа.
— Да-с, неприятно, — проговорил академик. — Все мы под Богом ходим. Не свезло зятьку, не свезло. — Развел руками. — А какой прок мне с его смертушки?
— Иннокентий Николаевич, — прочувствованно сказал я. — Меня вся ваша семейная бодяга не интересует, равно как история с миллионами… Тьфу, мелочь!
— Мелочь! А мне завод держать надо, голубь! — вскричал старичок. Кто, если не мы? Продали же родину, засранцы!
— Продали, — не спорил.
— Ну вот! А мы работаем. И крутимся, как можем. Давят оборону налогами, как вшу. Прости Господи, уникальное ведь мудачье!
— Это точно, — согласился я.
— Ну вот. А вы говорите — мелочь.
— Грязная деньга-то, Иннокентий Николаевич.
— Поепать, батенька, поепать, — и треснул кулачком по столу. — Надо поднимать Рассею-матушку!
— И поднимайте, Бог в помощь, — сказал я. И в доказательство слов своих хотел вернуть вексель. Да позабыл его в суете будней. — Я хочу одного, чтобы статейки по проблемам нашего Комитета не появлялись. Не нужны нам эти статьи, Иннокентий Николаевич. Зачем неприятности? Нам и вам.
— Так-так, — академик задумался. — Вы, Александр, из тех органов, которые всем органы органам. — И поднял пальчик, как трехгранный штык образца 1891 года. — И это радует! Радует преемственность поколения. В хорошем смысле этого слова.
— Да уж, — не знал, что ответить.
— Помню-помню, — замечтался Герой Соцтруда. — Товарищ Берия! Бабник, но!.. Если бы не он, Александр, нас бы в пыль. В труху! Великий исполнитель воли вождя и народа! Был! А что ныне?.. Тьфу!.. Молодежь!
— Они вас обидели, Иннокентий Николаевич? — ляпнул я.
— Меня никто не может!.. — взвизгнул тонким фальцетом. — Я сам кого угодно! В колымский край!.. Пред мной Лаврентий Палыч стрункой ходил, — и честно уточнил. — В присутствии товарища Сталина.
— История, — покачал головой.
— История, — не поняли меня. — Какая!? Великой страны! А ныне эта срань НАТОвская нас рачком-с! Да, и весь мир!.. Нарушили, поганцы, паритет…
— А статейки таки подметнные, Иннокентий Николаевич, подметнные, продолжал я гнуть свою линию.
— Да, подметнные, — академик снова хлопнул кулачком по столу, смалодушничал. А что делать, Александр? Одной уж ногой в могиле.
— Я бы так не сказал, — сделал комплимент. — Живчиком, Иннокентий Николаевич, живчиком.
От таких приятных слов старичок необыкновенно взбодрился, помолодел лет на сто и предложил:
— Коньячку-с!
— По чуть-чуть, Иннокентий Николаевич.
— Балуюсь, сукин сын, — открыл стол, — по чуток, Александр, — и подмигнул с азартом. — Все жить хотца-ца-ца!
Через четверть часа мы распевали песню про непобедимый крейсер «Варяг». Как мало надо, чтобы найти общий язык со стариком, которого общество, попользовавшись, исключило из списка живых. Тяпнуть коньячка, поболтать о семейных проблемах, вспомнить анекдоты о великих мира сего и обсудить некоторые насущные проблемы.
Проблема была одна — найти статейку, подписанную «Б.Доценко» начинающуюся с фразы: «Ветер ерошил степной бурьян и волосы Генерального конструктора, стоящего у детища всей своей жизни. Ракета целилась в небо…» Ну и так далее.
Где эта зловредная статейка находилась, знал зятек Мирон, уже отбывший в долгосрочную командировку, и помочь нам не мог. Большая свинья, заметил бывший тесть, хотел хапнуть мое НПО, хуюшки вашей Дунюшки! Ох, прав был товарищ Сталин: нет человека — нет проблемы, ха-ха!..
— А почему так сложно, Иннокентий Николаевич? — полюбопытствовал я.
— Вы про что, Александр?
— Про подарок Жака.
— А кому здесь доверять, Александр? Кому? Измельчал народец, опаскудился. Продадут за полушку.
Я согласился — гнилой люд, и мы вернулись к нашей проблеме, творческо-подметной. Снять её помогла известная журналистка Лариса Б.Борсук, подруга моей супруги, отдыхающей в Ливадии —
