— Со вскрытием закончили?
— Почти, почти.
Йона увидел на тротуаре молодого папашу: тот катил коляску на двух колесах, чтобы развеселить малыша. Какая-то женщина стояла у окна и глазела на улицу. Встретившись взглядом с Йоной, она тут же отступила в глубину квартиры.
— Нашел что-нибудь неожиданное? — спросил Йона.
— Даже не знаю…
— И все-таки?
— Это связано с разрезом на животе. Естественно.
— И?
Комиссар услышал, как Нолен переводит дыхание и как рядом с ним что-то упало.
— Ручку уронил, — прошептал Нолен.
В трубке что-то зашуршало.
— На тела было направлено страшно много агрессии, — серьезно сказал он, снова появляясь в трубке. — В первую очередь против маленькой девочки.
— Это я понял.
— Многие раны были совершенно лишними. Их нанесли, откровенно говоря, только ради удовольствия. Мое мнение — это чудовищно.
— Да. — Йона вспомнил, как выглядело место преступления, когда он туда приехал.
Потрясенные полицейские, хаос. Тела. Комиссар вспомнил белое как мел лицо Лиллемур Блум, как она стояла и курила, ее трясущиеся руки. Вспомнил потеки крови на окнах, как кровь течет по стеклу балконной двери и стекает на пол.
— Что-нибудь прояснилось с этим разрезом на животе?
Нолен вздохнул.
— Вроде да. Женщину разрезали примерно через два часа после смерти. Кто-то перевернул тело и острым ножом распорол старый шрам от кесарева сечения.
Нолен порылся в бумагах.
— Однако наш преступник не так много знает о sectio caesarea. У Катьи Эк шрам тянулся вертикально от пупка и вниз.
— И что?
Нолен тяжело вздохнул.
— Сейчас матку рассекают поперек, даже если разрез на животе вертикальный.
— Но Юсеф этого не знал?
— Нет. Он просто распорол живот, не понимая, что кесарево сечение состоит из двух разрезов: один — брюшной полости, второй — матки.
— Мне еще что-нибудь надо знать из первых рук?
— Может быть, то, что Эк необычайно долго занимался телами. Так и не закончил, хотя устать не мог, ярость не ослабевала.
Оба замолчали. Комиссар шел по Страндвеген. Он снова вспомнил последний допрос Эвелин.
— Я хотел только подтвердить насчет этого разреза, — помолчав, заключил Нолен. — Что его сделали примерно через два часа после наступления смерти.
— Спасибо, Нолен.
— Полный протокол о вскрытии получишь завтра утром.
Простившись с Ноленом, Йона подумал, как, наверное, страшно было расти рядом с Юсефом Эком. Какой беззащитной должна была чувствовать себя Эвелин, не говоря уж о ее младшей сестре.
Комиссар попытался вспомнить, что рассказывала Эвелин о кесаревом сечении матери.
Вспомнил, как она сидела, скорчившись, на полу у стены в комнате для допросов и рассказывала о почти патологической ревности Юсефа к младшей сестре.
— У него что-то с головой, — прошептала она. — Он всегда такой был. Я помню, когда он родился, мама очень болела. Не знаю, что это было, но врачам пришлось делать кесарево сечение.
Эвелин покачала головой и закусила губу, потом спросила Йону:
— Вы знаете, что такое кесарево сечение?
— Да, примерно.
— Иногда… иногда, когда ребенка рожают таким образом, возникают осложнения.
Эвелин застенчиво взглянула на него.
— Вы имеете в виду недостаток кислорода или вроде того? — спросил комиссар.
Она покачала головой и вытерла слезы со щек.
— Я имею в виду психические проблемы у матери. Если у женщины трудные роды и ей перед операцией дают наркоз, у нее могут возникнуть проблемы с принятием ребенка.
— У вашей матери была послеродовая депрессия?
— Не совсем так, — ответила Эвелин сдавленным голосом. — У мамы был психоз, когда она родила Юсефа. В родильном отделении этого не заметили и выписали ее домой. А я сразу увидела, что все не так. И о Юсефе заботилась я. Мне была всего восемь. Но мама не обращала на него внимания, не прикасалась к нему — только лежала в постели и все плакала, плакала, плакала.
Эвелин посмотрела на Йону и прошептала:
— Мама говорила, что он не ее ребенок, что ее настоящий ребенок умер, а ей подложили этого.
Она усмехнулась:
— Мама вернулась к нам примерно через год. Притворилась, что теперь все нормально, но на самом деле продолжала отвергать Юсефа.
— И вы решили, что мама так и не выздоровела? — осторожно спросил Йона.
— Выздоровела, потому что когда она родила Лису, все было совсем по-другому. Мама была счастлива, все делала для нее.
— А вы заботились о Юсефе.
— Он стал говорить, что мама должна была родить его по-настоящему. Он так объяснял себе эту несправедливость — что Лису родили «через влагалище», а его нет. Что мама должна была родить его «через писю», а не…
Эвелин замолкла и отвернулась. Йона смотрел на ее напряженно поднятые плечи, не решаясь прикоснуться к ней.
Глава 20
Когда комиссар приехал в больницу, в отделении интенсивной терапии, против обыкновения, не стояла тишина. На все отделение пахло едой, возле общей комнаты стояла тележка с судками из нержавейки, тарелками, стаканами и столовыми приборами. Кто-то в комнате включил телевизор, послышался звон посуды.
Комиссар подумал, что Юсеф, разрезав на животе матери старый шрам от кесарева сечения, вскрыл свой собственный путь к жизни — путь, обрекший его на детство без мамы, которая так и не признала его своим ребенком.
Юсеф рано понял, что он не такой, как другие дети — он одинок. Одна только Эвелин давала ему любовь и заботу. Он не смирился с тем, что она отдалилась от него. Малейший признак отчуждения приводил его в отчаяние, в бешенство, и ярость чаще всего изливалась на любимую матерью младшую сестренку.
Йона кивнул Сунессону, дежурившему возле палаты Юсефа, и взглянул на лицо мальчика через окошко в двери. Мочесборник наполовину полный; возле кровати — капельница, обеспечивающая жидкость и кровяную плазму. Из-под голубого одеяла торчат ноги мальчика — ступни грязные, к хирургическому пластырю поверх стежка прилипли волосы и мусор. Телевизор включен, но мальчик, кажется, не смотрит на
