Симоне не слушала его, она пыталась встать. Сердито постанывая, добрела до шкафчика, где висела ее одежда. Эрик, не помогая ей, стоял и смотрел, как она одевается, дрожа и тихо ругаясь.
Глава 24
Только вечером Эрик наконец забрал Симоне из больницы. В квартире все было свалено в кучу, ночная рубашка с пижамой валялись в коридоре, горел свет, в ванной из крана лилась вода, обувь разбросана по всему коридору, телефон на полу, батарейки лежали рядом.
Эрик и Симоне огляделись. Их не оставляло мерзкое ощущение, что их дом никогда больше не будет прежним. Вещи стали чужими, бессмысленными.
Симоне подняла стул, села и принялась стаскивать сапоги. Эрик закрутил кран в ванной и пошел в комнату Беньямина. Посмотрел на красную крышку письменного стола. Учебники в серых бумажных обложках лежали возле компьютера. На доске для заметок — фотография Эрика времен Уганды, улыбающегося и обожженного солнцем, руки в карманах медицинского халата. Эрик коснулся джинсов Беньямина, висевших на стуле вместе с черным свитером.
Он вернулся в гостиную и увидел, что Симоне стоит с телефоном в руке. Она вставила в аппарат батарейки и начала набирать номер.
— Кому ты звонишь?
— Папе.
— Можешь немножко погодить с этим?
Она позволила ему забрать телефон.
— Что ты хочешь сказать? — устало вздохнула она.
— Я не могу встретиться с Кеннетом, не сейчас…
Эрик замолчал, положил телефон на стол, провел рукой по лицу, потом начал:
— Пойми, я не хочу отдавать все, что у меня есть, в руки твоего отца.
— Прекрати, — оборвала Симоне.
Она с обидой взглянула на мужа.
— Сиксан, мне сейчас немножко трудно собраться с мыслями. Мне хочется кричать или я не знаю что… я не смогу сидеть рядом с твоим отцом.
— Ты все сказал? — спросила Симоне, протягивая руку к телефону.
— Дело касается нашего ребенка.
Она кивнула.
— При чем тут твой отец? — продолжал Эрик. — Я хочу, чтобы мы с тобой искали Беньямина… вместе с полицией, именно так, как положено.
— Мне нужен мой папа.
— Мне нужна ты.
— Вот в это не верю.
— Почему…
— Потому что ты просто хочешь распоряжаться мной, — отрезала Симоне.
Эрик сделал круг по комнате, остановился.
— Твой отец на пенсии, он ничего не сможет сделать.
— У него остались связи.
— Он так думает. Он думает, что у него остались связи, думает, что он все еще комиссар. Но он всего лишь обычный пенсионер.
— Ты не знаешь…
— Беньямин — не хобби, — оборвал Эрик.
— Мне наплевать, что ты говоришь.
Симоне посмотрела на телефон.
— Если он приедет, я не смогу здесь оставаться.
— Ну и не оставайся, — тихо сказала она.
— Все, чего тебе хочется, — это чтобы он явился сюда и сказал, что я виноват, что во всем виноват я. Как когда мы узнали, что Беньямин болен: во всем виноват Эрик. Я понимаю, тебе удобно обвинять меня, но мне…
— Ты ведешь себя несерьезно, — с улыбкой перебила Симоне.
— Если он приедет, я уйду.
— Наплевать, — процедила Симоне.
У Эрика опустились плечи. Симоне, стоя вполоборота к нему, набирала номер.
— Не делай этого, — попросил Эрик.
Она не смотрела на него. Он знал, что не может остаться. Когда приедет Кеннет, находиться в доме будет невозможно. Эрик огляделся. Здесь нет ничего, что он хочет взять с собой. В тишине он услышал гудки, увидел у Симоне на щеке тень от ресниц.
— Пошла ты к черту, — сказал он и вышел в прихожую.
Обуваясь, он слушал, как Симоне разговаривает с Кеннетом. Со слезами в голосе она просила отца приехать как можно быстрее. Эрик снял с крючка куртку, вышел из квартиры, закрыл и запер дверь. Спустился по лестнице, постоял, подумал, что надо бы вернуться и сказать что-нибудь, объяснить Симоне, что это несправедливо, что это его дом, его сын, его жизнь.
— К черту, — тихо повторил он и вышел из подъезда на темную улицу.
Симоне стояла у окна. Собственное лицо казалось ей в вечерней темноте прозрачной тенью. Увидев, как старый отцовский «ниссан-примера», вопреки всем правилам, паркуется во втором ряду у подъезда, она еле сдержала слезы. Когда в дверь постучали, она уже ждала в прихожей. Открыла дверь на цепочке, прикрыла, сняла цепочку и попыталась выдавить улыбку.
— Папа, — выговорила она. Тут же полились слезы.
Кеннет обнял ее. Ощутив хорошо знакомый запах кожи и табака, исходящий от отцовской куртки, Симоне на несколько секунд перенеслась в детство.
— Вот я и приехал, милая, — сказал Кеннет.
Он уселся на стул в прихожей, посадив дочь на колени.
— Эрика дома нет?
— Мы расстались, — прошептала она.
— Ох ты.
Кеннет выудил носовой платок, Симоне сползла с его коленей и несколько раз высморкалась. Потом Кеннет повесил куртку на крюк, заметил, что одежда Беньямина не тронута, обувь на месте, а рюкзак прислонен к стене у входной двери.
Кеннет обнял дочь за плечи, тщательно вытер ей щеки, а потом отвел на кухню. Там он усадил ее на стул, достал фильтр и банку с кофе и включил кофеварку.
— А теперь рассказывай все, — спокойно велел он, выставляя на стол кружки. — Начинай с самого начала.
И Симоне подробно рассказала все, начиная с первой ночи, когда она проснулась от того, что в квартире кто-то был. Как она почуяла на кухне запах сигаретного дыма, как входная дверь оказалась открытой и как тусклый свет лился из холодильника и морозилки.
— А Эрик? — требовательно спросил Кеннет. — Что сделал Эрик?
Симоне поколебалась, потом взглянула отцу в глаза и ответила:
— Он мне не поверил… сказал, что кто-то из нас ходил во сне.
— Проклятье.
Симоне почувствовала, что у нее снова кривится лицо. Кеннет разлил кофе, записал что-то на бумажке и попросил продолжать.
