гипноза, пока мы будем давать внутреннюю оценку произошедшему. Эрик, мы знаем — вы хороший врач. Я уже говорила, что уверена — вы вернетесь к своей группе всего… — она пожала плечами, — …может быть, всего через полгода.
— Через полгода?
Я взволнованно вскочил.
— У меня пациенты, они рассчитывают на меня. Я не могу их бросить.
Мягкая улыбка Анники исчезла, словно кто-то задул свечу. Лицо стало замкнутым, в голосе зазвучали раздраженные нотки:
— Ваша пациентка потребовала немедленно запретить вашу деятельность. К тому же она заявила на вас в полицию. Для нас это не пустяки, мы вложили деньги в вашу работу, и если окажется, что исследование не достигло цели, нам придется принять меры.
Я не знал, что отвечать. Меня разбирал смех.
— Это какой-то абсурд, — только и смог сказать я.
И повернулся. Чтобы уйти отсюда.
— Эрик, — позвала Анника. — Вы действительно не понимаете, что вам дают шанс?
Я остановился.
— Но вы же не верите в болтовню про воспоминания, которые я вложил в голову?
Она пожала плечами:
— Не в этом дело. Дело в том, что мы следуем правилам. Возьмите отпуск, прервите работу с гипнозом, смотрите на это как на приглашение к перемирию. Можете продолжать свои исследования, можете работать спокойно, только не практикуйте терапию гипнозом, пока идет внутреннее расследование…
— Что вы имеете в виду? Я не могу признать неправду.
— Я этого и не требую.
— Прозвучало как требование. Моя просьба об отпуске будет выглядеть как признание вины.
— Скажите, что берете отпуск, — сдержанно велела Анника.
— Черт знает что за идиотизм, — рассмеялся я и вышел из кабинета.
Вечерело. Прошел короткий ливень, и в лужах отражалось солнце, от земли пахло лесом, влажной почвой и гнилыми корнями. Я бежал по дорожке вокруг озера, размышляя о действиях Лидии. Я продолжал считать, что в состоянии транса она сказала правду — но не знал, как толковать ее слова. Что это была за правда? Вероятно, Лидия описала реальное, конкретное воспоминание, но поместила его не в то время. Имея дело с гипнозом, еще яснее понимаешь, что прошлое не прошло, твердил я себе.
В легкие вливался прохладный свежий воздух поздней весны. Последний отрезок лесной дороги я пробежал, прибавив скорости. Спустившись на улицу, я увидел возле нашей подъездной дорожки большой черный автомобиль. Возле машины топтались двое мужчин. Один из них смотрелся в блестящую поверхность машины и, быстро затягиваясь, курил сигарету. Второй фотографировал наш дом. Они еще не видели меня. Я замедлил шаг, прикидывая, успею ли повернуть назад, и тут они меня заметили. Мужчина с сигаретой быстро раздавил окурок ногой, второй торопливо навел на меня объектив. Приближаясь к ним, я все еще тяжело дышал.
— Эрик Мария Барк? — спросил курильщик.
— Что вы хотите?
— Мы из вечерней газеты «Экспрессен».
— «Экспрессен»?
— Йес. Мы хотели бы задать вам пару вопросов об одной вашей пациентке…
Я покачал головой.
— Ничего не обсуждаю с посторонними.
— Ничего себе!
Мужчина скользнул взглядом по моему красному, как у подвыпившего, лицу, черной спортивной кофте, мешковатым штанам и вязаной шапочке. Фотограф кашлянул у него за спиной. Над нашими головами пролетела птица, ее тело идеальным полукругом отразилось в крыше машины. Небо над лесом было плотное и темное. Наверное, вечером дождь будет еще сильнее.
— Ваша пациентка дала интервью завтрашней газете. Она говорит о вас весьма серьезные вещи, — сообщил журналист.
Я посмотрел ему в глаза. У журналиста было располагающее лицо. Средних лет, чуть полноватый.
— У вас есть возможность ответить ей, — тихо добавил он.
Окна нашего дома были темными. Симоне наверняка еще в городе, в галерее. Беньямин пока в детском саду.
Я улыбнулся мужчине, и он без обиняков сказал:
— Иначе ее версия пойдет в печать, и никто ничего ей не возразит.
— Мне меньше всего хочется обсуждать своих пациентов, — медленно отозвался я, прошел мимо обоих мужчин к подъездной дорожке, отпер дверь, вошел и постоял в прихожей, слушая, как они уезжают.
На следующее утро телефон зазвонил в половине седьмого. Звонила директор Каролинской больницы Анника Лорентсон.
— Эрик, Эрик, — сказала она сдавленным голосом. — Вы читали газеты?
Симоне села в постели рядом со мной; она тревожно взглянула на меня; я сделал успокаивающий жест и вышел в прихожую.
— Если это касается ее жалоб, то все же понимают, что они — вранье…
— Нет, — резко прервала она. — Это понимают не все. Многие смотрят на нее как на безответного, слабого, уязвимого человека, женщину, оказавшуюся в руках склонного к манипуляциям шарлатана. Этот человек, на которого она полагалась, которому доверяла больше всех, предал ее и воспользовался ею. Вот о чем говорится в газете.
Я слышал в трубке ее тяжелое дыхание. Когда она заговорила, голос у нее был хриплый и утомленный:
— Вы хорошо понимаете, что это вредит всем нам.
— Я напишу опровержение, — коротко сказал я.
— Этого недостаточно, Эрик. Боюсь, этого недостаточно.
Она немного помолчала, потом без выражения проговорила:
— Она собирается подать на нас в суд.
— Она его никогда не выиграет, — фыркнул я.
— Эрик, вы правда все еще не понимаете, насколько это серьезно?
— И что она говорит?
— Советую пойти купить газету. А потом сесть и хорошенько обдумать, что
Когда я увидел свое изображение на первой полосе, у меня чуть не остановилось сердце. Фотография, сделанная с близкого расстояния, — я в вязаной шапочке и кофте, краснолицый, почти безразличный. Я слез с велосипеда, на трясущихся ногах подошел к киоску, купил газету и поехал домой. Разворот был украшен фотографией Лидии с черным прямоугольником на глазах: бедняжка сжалась в комочек, обняв плюшевого мишку. В статье говорилось о том, как я, Эрик Мария Барк, гипнотизировал Лидию, превратив ее в подопытное животное, и злонамеренно обвинял в жестоком обращении и преступлениях. Если верить репортажу, Лидия плакала и твердила, что возмещение ущерба ее не интересует. Деньги никогда не возместят того, что ей пришлось пережить. Она оказалась совершенно сломленной и созналась в вещах, которые я внушил ей во время глубокого гипноза. Пик моих преследований наступил, когда я ворвался к ней в дом и внушил мысль о самоубийстве. По словам Лидии, ей хотелось
