невропатологом, кажется, он заведует чем-то вроде частного санатория для нервнобольных женщин. У него должны быть деньги, он человек с положением, точь в точь такой, каких выбирала себе Канарейка в качестве источника дохода. И могу сказать, что он навещал ее гораздо чаще, чем мог бы навещать врач. Я однажды налетел на него, заглянув к ней, и, когда она нас познакомила, он даже не потрудился быть вежливым.
– Это, конечно, слегка проясняет дело, – без особого подъема отозвался Маркхэм. – Больше вы ни о ком не знаете?
Кливер покачал головой.
– Нет, ни о ком.
– И она никогда не говорила, что кого-нибудь боится, или чувствует к кому-нибудь нерасположение?
– Ни слова. Меня просто ошеломила ее смерть. Я не читаю газет, кроме утреннего «Геральда» и, конечно, «Ежедневного бюллетеня бегов» по вечерам. А так как в утренних газетах ничего не было об убийстве, то я услышал о нем перед самым обедом. Ребята в биллиардной разговаривали об этом, и я вышел и купил газету. Если бы так не случилось, я мог бы и не узнать ничего до завтрашнего утра.
Маркхэм проговорил с ним до половины девятого, но больше не смог выяснить ничего… Наконец Кливер встал, собираясь уйти.
– Очень сожалею, что не сообщил вам больше, – сказал он. Сейчас его румяное лицо сияло, и он пожал Маркхэму руку самым дружеским образом.
– Вы справились с этим старым мошенником довольно удачно, – заметил Ванс, когда Кливер ушел. – Но в нем есть что-то чертовски странное. Переход от этого стеклянного взгляда к откровенной болтливости был слишком внезапным. Может быть, я пристрастен, но на меня он не произвел впечатления неподкупного поборника истины. Возможно, это потому, что мне не понравились эти его холодные выцветшие глаза, они как-то не вяжутся с его откровенными излияниями.
– Мы можем простить ему кое-что в связи с его затруднительным положением, – великодушно ответил Маркхэм. – Не очень-то приятно признаваться, что тебя шантажировала женщина.
– Но если он получил свои письма обратно в июне, почему он продолжал за ней ухаживать? Хэс сообщил, что он был активен до самого конца.
– Может быть, он был идеальным возлюбленным, – улыбнулся Маркхэм.
– Что-то вроде Эбры:
Но Эбра прибегает, когда ни позовут,
Но ведь зовут другую, а Эбра тут как тут.
– Может быть, может быть.
– Во всяком случае, он снабдил нас вероятным источником информации в лице доктора Линдквиста.
– Совершенно верно, – согласился Ванс. – И это почти единственный пункт его страстной исповеди, в который я поверил, Потому что об этом он говорил почти без сомнения… Я бы посоветовал вам побеседовать с этим эскулапом прекрасного пола как можно скорее.
– Я устал, как собака, – заявил Маркхэм. – С этим можно подождать и до завтра.
Ванс взглянул на большие часы над камином.
– Действительно, поздновато, но почему бы, как советовал Питтакос, не схватить время за волосы.
Дай счастью ускользнуть, оно пропало.
Упущенных мгновений не вернуть.
Но Катон Старший, не соглашаясь с этим, в своих «Двустишиях умирающего» писал…
– Идемте, – взмолился Маркхэм, вскакивая. – Все, что угодно, лишь бы прекратить этот поток красноречия.
ГЛАВА 11
В ПОИСКАХ СВЕДЕНИЙ
(вторник, 11 сентября, 9 ч. вечера)
Через десять минут мы уже звонили в дверь внушительного старого дома из коричневого камня на 44-й улице. Блестяще разодетый дворецкий открыл нам. Маркхэм вручил ему свою карточку.
– Отнесите это доктору сейчас же и скажите, что я настоятельно прошу принять меня.
– Доктор сейчас заканчивает обед, – сообщил ему величавый сенешаль, он провел нас в богато обставленную приемную с глубокими удобными креслами, шелковыми драпировками и мягким светом.
– Типичный сераль дамского невропатолога, – заявил Ванс, осматриваясь. – Уверен, что сам папаша – важное и элегантное существо.
Предсказание оказалось верным. Через минуту доктор Линдквист вошел в комнату, изучая карточку прокурора, как будто не мог разобрать, что на ней написано. Это был высокий человек, лет под пятьдесят с кустистыми волосами и бровями, неестественно бледный. У него было длинное лицо, которое, несмотря на неправильность черт, можно было назвать красивым. Он был одет к обеду и нес свое тело с самодовольством человека, уверенного в своей значительности. Он сел за столик резного красного дерева и с вежливым вопросом поднял на Маркхэма глаза.
– Чему я обязан чести вашего посещения? – спросил он нарочито мягким голосом, тщательно отделяя слова одно от другого. – Вам посчастливилось застать меня, – прибавил он, прежде чем Маркхэм успел ответить. – Пациентам я всегда назначаю время для приема. – Чувствовалось, что он испытывал несомненную неловкость, принимая нас без предварительных церемонных приготовлений.
