Я объяснил тебе, что причина тому была исключительно историческая, потому что революция была полна решимости выжить в борьбе против очень могущественного врага, который хотел уничтожить ее хотя бы ценой жизни миллионов кубинцев. В истоках этого недоверия лежит то отождествление, которое создалось вначале между высшей церковной иерархией, контрреволюцией и империализмом, а недоверие порождает скрытые формы дискриминации, как, например, связанную с членством в партии или, быть может,
с участием в некоторых политически важных мероприятиях, и в силу этого кое-кто может считать, что существует противоречие между определенным верованием и элементарными обязанностями патриота и борца-революционера.
Ну хорошо, если мне скажут: есть сто тысяч – не знаю, каково точное число христиан на Кубе, - которые испытывают такие трудности, люди, которые могут соединять в себе все качества патриота и революционера, люди добрые, работящие, исполнительные, - это должно вызвать неудовлетворенность. Если мне скажут, что их пятьдесят тысяч, десять тысяч, даже если мне скажут, что есть только один, это произведение искусства – революция не будет завершенным. Также как если мне скажут, что есть один гражданин, который подвергается дискриминации из-за того, что она – женщина, - а какая страна Латинской Америки боролась более Кубы против дискриминации женщин и преуспела в этом? Раньше у нас была также расовая дискриминация. Если нам скажут, что есть один человек, который подвергается дискриминации из- за цвета своей кожи, лишь один-единственный, это должно стать поводом для глубокого беспокойства; не будет совершенным произведение искусства, которым является революция. Об этом мы упоминали раньше.
К этим соображениям, к этим критериям, к этим принципам добавляются также соображения политического характера. Если бы в революции, принесшей столько справедливости, сколько принесла социалистическая революция на Кубе, существовала бы какая-то форма дискриминации в отношении к человеку по религиозным причинам, это было бы полезно только врагам социализма, врагам революции, было бы полезно только тем, кто эксплуатирует, тем, кто грабит, тем, кто угнетает, тем, кто притесняет, тем, кто вторгается на чужую территорию, тем, кто угрожает, тем, кто предпочел бы скорее истребить народы Латинской Америки и Карибского бассейна, чем потерять свои привилегии; то есть к этим концепциям присоединяются также соображения политического плана, которые следовало бы иметь в виду.
Думаю, что эти суждения действительно выражают суть наших идей и объясняют наш интерес – по принципиальным причинам, но кроме того, по причинам политическим в лучшем смысле этого слова: ради того, чтобы дело революции, еще не завершенное в некоторых областях, было бы свободно от подобных ограничений.
Фрей Бетто. Очень хорошо, команданте.
Я хотел бы задать вам вопрос о следующем. Вы знаете – и об этом говорилось много раз, что после Второго Ватиканского собора, созванного папой Иоанном XХIII, а затем после латиноамериканского варианта собора – собрания Латиноамериканской епископальной конференции в Медельине в 1968 году в церкви на нашем континенте начались большие изменения; церковь больше приблизилась к беднякам, особенно в таких странах, как Бразилия, где в течение многих лет у власти были военные диктатуры, и я обычно говорю, что не столько церковь встала на сторону бедняков, сколько бедняки, вследствие подавления народного движения и синдикалистского движения, встали на сторону церкви, то есть нашли в церкви некое пространство, чтобы оставаться организованными, собранными, сознательными и активными. И в этом смысле, - я
не шучу, а повторяю слова, которые услышал по крайней мере, от двух бразильских епископов, - в этом смысле, по мере того, как бедняки наводняли церковь, католические священники и епископы начали обращаться в христианство. И сегодня во всей Латинской Америке есть бесчисленное множество низовых церковных общин; в Бразилии около ста тысяч низовых церковных общин – групп христиан, рабочих, крестьян, люмпенов, в них собрано около трех миллионов человек.
Почему столько низовых церковных общин на континенте?
Фидель Кастро. Сколько, ты сказал, миллионов?
Фрей Бетто. Три миллиона в Бразилии. Их сто тысяч групп, куда входит примерно три миллиона человек.
Почему это происходит? Сегодня есть общины в Чили, в Боливии много общин, в Перу, в Эквадоре, в Гватемале, в Никарагуа, они играют, как вы сами подчеркнули, важную роль в процессе освобождения; в Мексике, в Сальвадоре, даже в освобожденных партизанами районах. Так вот, почему это, почему?
Если мы спросим латиноамериканского крестьянина, рабочего, домашнюю прислугу: каким вы видите мир? они наверняка ответят в религиозных категориях. Самое элементарное мировоззрение наших угнетенных в Латинской Америке – это религиозное мировоззрение.
И с моей точки зрения, одной из наиболее серьезных ошибок латиноамериканского левого движения, особенно левых марксистско-ленинского направления, было, работая с массами, проповедовать атеизм. Не то что они не должны говорить что думают, дело
не в этом; но, вместо того чтобы бережнее обращаться с религиозными взглядами людей, они препятствовали возможному установлению связи между своей политической программой и массами.
Непросто, например, убедить рабочего, крестьянина, что надо бороться за социализм, но очень просто сказать ему следующее: «Видишь ли, мы верим только
в одного Бога – Бога-отца. Если это правда, все мы должны жить как братья. А посмотри, в обществе, где мы живем, нет этого братства, которого желает Господь, его установлению препятствует расовая дискриминация, классовое неравенство, экономические противоречия, факт, что есть очень богатые люди и большинство очень бедных. И вот мы считаем, исходя из самых корней нашей веры, что бороться за братство значит, бороться против всех этих положений, которые не позволяют, конкретно и исторически, добиться социального равенства, справедливости, свободы, полного достоинства для всех, независимо от их работы, их цвета кожи, их воззрений». И этим объясняется, почему в последние годы эта работа получила такое широкое развитие.
И вот, размышления, родившиеся из факта существования этих общин, размышления о вере, которая служит светом, чтобы побуждать людей бороться за освобождение в Гватемале, в Перу, в Бразилии, в Сальвадоре, во всех странах, систематизированные теологами, - именно это и есть то, что мы сегодня называем Теологией освобождения.
Мне хотелось бы спросить, как вы смотрите на эти общины. Теперь идет целая полемика о Теологии освобождения, Рейган и Программа Санта-Фе даже считают ее мощным подрывным элементом? Как вы расцениваете Теологию освобождения, что вы думаете об этом?
Фидель Кастро. Ты довольно долго и очень интересно излагаешь свой тезис, а в конце задаешь вопрос. Так вот, для ответа на твой вопрос мне надо так или иначе, вернуться к некоторым твоим положениям.
Ты назвал ошибкой политического движения, левого марксистско-ленинского движения форму подхода к религиозной проблеме и к проповеди атеизма в Латинской Америке. Я в действительности не могу знать, как каждое из левых движений и каждая из коммунистических партий и других левых партий Латинской Америки подходят к религиозному вопросу, поскольку в целом темы разговоров и обсуждений на встречах с этими организациями всегда вращаются вокруг других проблем: экономического положения, уровня бедности, положения масс; короче, они говорят главным образом о политических проблемах, и я на самом деле не помню, чтобы в разговорах, в тех многих разговорах, которые были у нас на протяжении двадцати шести лет с представителями и членами этих партий, мы анализировали такие проблемы. Потому я не могу тебе сказать, как они думают; но ты живешь в латиноамериканской стране, посещаешь другие и должен знать об этом больше, чем я.
Разумеется, я считаю, что политическое, революционное движение должно анализировать ситуацию с учетом данных условий, существующих в данный момент, и вырабатывать свою стратегию, свою тактику и свои взгляды не только исходя из доктрин, хотя, конечно, надо исходить и из доктрин, доктрина – это нечто, что надо применить на практике, провести в жизнь. Если нет правильных стратегий и тактики в применении политической идеи, тогда какой бы справедливой ни была политическая идея, она превращается в утопию,
