Ну так вот, мои встречи с группами христианских руководителей Латинской Америки Карибского бассейна уже становились привычными. Они знали, как я думаю, а я высоко ценил работу, которую они проводили. Именно в этих условиях проходит наша первая встреча, когда ты объяснил мне, какую работу проводит церковь в Бразилии, и тогда же состоялся разговор, о котором ты упоминал. Ты, уже, разумеется, знал, как я думаю, и знал, что у нас никогда даже и в мыслях не было покончить с религией в нашей стране. Я долго говорил с тобой об этом. Речь шла не только о политическом аспекте, а ведь мы – революционеры, и быть революционером значит быть политиком в самом высоком и самом чистом значении этого слова; те, кто не знает политической реальности, не имеют права даже начинать осуществление революционной программы, потому что они не приведут свой народ к победе, не смогут осуществить эту программу. Но в том, что касается религии, я ставлю на первое место не политический, а нравственный аспект и ставлю на первое место принципы, потому что никоим образом глубокие социальные перемены, социализм и коммунизм не ставились на повестку дня и не задумывались как нечто, что будет вторгаться во внутренний мир человека и отрицать право любого человеческого существа на свои мысли и на свои верования. Нам кажется, что это принадлежит к области самого интимного в человеке, и потому мы рассматриваем права, признаваемые нашей социалистической конституцией 1975 года, не просто как политический вопрос, а как нечто, идущее гораздо дальше, как вопрос принципов, уважения к праву человеку исповедовать веру, которую он считает своей. Это лежит
в сущности социализма, в сущности коммунизма и в сущности революционных идей о религиозных верованиях, как я тебе говорил, так же как уважение к жизни, уважение к личному достоинству, уважение к правам человека на труд, на благосостояние, на здоровье на образование, на культуру, которые составляют основную часть принципов революции и социализма.
Конечно, в нашей стране церковь не имела такого влияния и репутации, как в других латиноамериканских странах, по причинам, которые я тебе объяснил. То была церковь богатого меньшинства, а богатое меньшинство, в сущности, эмигрировало, по большей части эмигрировало. Однако это никогда не приводило к тому, что в нашей стране закрылась хоть одна церковь или была принята хоть какая-то мера против церковных заведений, несмотря на то что эти люди – как я тебе объяснял – встали на воинствующие позиции против революции и многие уехали в Соединенные Штаты; некоторые священники также заняли воинствующие позиции, уехали в Соединенные Штаты и проводили кампании, и даже благословили преступное вторжение наемников на Плайя-Хирон, чтобы назвать тебе один пример, блокаду Кубы и все преступления, которые империализм совершил против нашей страны, что на мой взгляд, находится в полном противоречии с принципами христианства. Но это тем не менее никогда
не приводило к принятию каких-либо мер против церкви. И хотя осталось мало практикующих верующих – потому что большинство, самая многочисленная группа была привлечена богатством и империалистической идеологией, немногие остались в нашей стране, они не составляли большую силу численно, а также мы не могли бы сказать, что политическую силу, - по строго принципиальным причинам, более чем политическим, мы последовательно придерживались революционных норм уважения к религиозным верованиям и религиозным институтам.
Так вот – как я тоже уже объяснил, начальные трудности были преодолены за сравнительно короткое время без всяких травм и частично благодаря позиции апостольского нунция на Кубе, которого я упомянул вчера. И вот тогда сложилась ситуация, при которой нельзя сказать, что церковь была отстранена, но установилось простое сосуществование между революцией и церковью, взаимное, полное, абсолютное уважение, однако, в сущности, дальше этого дело не пошло. Эти соображения я изложил вчера.
Разумеется, отношения с остальными церквами, с евангелическими церквами,
на протяжении всех этих лет складывались прекрасно, без единого конфликта. Я тебе, правда, назвал примеры отдельных сект, у которых возникают конфликты повсюду,
не только с социализмом или с кубинской революцией, но дело в том, что при ситуации, сложившейся между Соединенными Штатами и Кубой, Соединенным Штатам, естественно, на руку позиция некоторых из этих сект. Ведь для Соединенных Штатов – очень могущественной страны, которая угрожает нашей родине, - если какая-то секта
в нашей маленькой стране, противостоящей Соединенным Штатам, советует: не брать
в руки оружия для защиты родины, не приветствовать знамя, не вставать по стойке смирно при исполнении гимна, объективно выступая против целостности, безопасности и интересов революции, это устраивает империализм, это в его интересах. Но я признаю, что иные из этих сект имели сложности во многих местах. Такой могущественной стране, как Соединенные Штаты, они не наносят никакого ущерба. Пусть лучше они бы находились там и даже противодействовали бы звездным войнам. Если бы они добились этого, они оказали бы миру благодеяние.
Именно идея широкого похода, о которой мы говорили, заключена в положениях, изложенных мною в Чили и на Ямайке, она подразумевается как идея, но мы не продвинулись по этому пути. То есть ко времени наше встречи созданы все условия для взаимного восприятия наших соответствующих точек зрения о том, что касается отношений между христианством и революцией – назовем это так, не будем называть это церковью, назовем это христианством и социализмом.
И поэтому та встреча проходит в дружеском и гармоничном духе. Потом ты начал здесь свою деятельность; до меня не доходило об этом много сведений, потому что после нашей встречи ежедневная жизнь, борьба, битвы – все шло своим чередом; я узнал уже потом, что ты был здесь и что делал. Мы больше не встречались вплоть до недавнего времени, но естественно, признаюсь тебе, что меня порадовали и вдохновили настойчивость и постоянство, с какими ты продолжал действовать в духе нашего с тобой разговора и продолжал размышлять и вырабатывать подходы в этом лане, пока сравнительно недавно не произошла наша последняя встреча, в ходе которой мы более углубили эти темы и именно тогда договорились провести этот обмен мнениями это интервью, ты считал, что они помогут углубить данную тему.
Мы тоже действовали в том же духе, именно в том же духе, и встречи, которые будут у меня с кубинскими епископами, не связаны прямо со встречей с североамериканскими епископами. На встрече с североамериканскими епископами я объяснил и рассказал им, что мы думаем обо всем этом, и упомянул о нашем намерении встретиться с кубинским епископатом. Я просто проинформировал их о том, что уже созревало, вследствие всех этих контактов, которые у нас были; сначала появились идеи, идеи возникли из фактов, когда мы видели, как церковь занимает справедливые позиции, или если не церковь, то многие христиане, многие очень достойные священники, епископы, разные деятели церкви, занимающие справедливую, на наш взгляд, позицию – позицию борьбы против эксплуатации, борьбы против несправедливости, борьбы против зависимости, борьбы за освобождение. Это было первое, думаю, что в самом деле вдохнуло в нас мысли, выраженные в ходе встречи, о которой мы говорили. Это помогло дальнейшим контактам, ибо все это созревает, можно сказать, почти на протяжении почти на пятнадцати лет, точнее, тринадцати лет, но только я думаю, что мы приближаемся к моменту, когда надо конкретизировать, делать конкретные шаги, которые, собственно, уже начинают делать.
Значит факты, идеи, и за идеями – новые факты; так все эволюционировало вплоть до этого момента, до момента действительно решающего, если мы хотим идти дальше.
Я говорил тебе вчера, что это уже не только вопрос принципов, скажем, не только вопрос этический, это, с определенной точки зрения, даже вопрос эстетический. В каком смысле эстетический? Я думаю, что революция – это произведение, которое следует совершенствовать; нечто большее – произведение искусства.
Фрей Бетто. Красивое определение!
Фидель Кастро. Так вот, если в революции мы видим, что есть группа граждан –
не важно, сколько их, их не обязательно должно быть два миллиона, или один миллион, или пятьсот тысяч: пусть их сто тысяч на десять миллионов – что есть один процент граждан, которые по мотивам религиозного порядка чувствуют, что могут быть объектом некой формы политической дискриминации – потому что достаточно быть не быть понятым в социальной среде, достаточно того, что нет понимания, и уже возникает страдание, достаточно этого простого факта, который может выражаться даже в скрытых формах недоверия, чтобы мы не могли чувствовать себя удовлетворенными.
