— Объяснил. Сказал: он человек больной и пожилой. Поэтому специально взял два билета, чтобы его никто не беспокоил.
— Его действительно никто не беспокоил? Не подсаживался? Или, может быть, вызывал в коридор? Вспомните?
— Ничего такого не было. Пассажир почти все время сидел в купе. Вечером десятого я подал ему чай. Одиннадцатого днем Челия, мой напарник, по просьбе пассажира сходил в ресторан за едой. Вечером одиннадцатого и утром двенадцатого я снова подал ему в купе чай. Все. Больше мы его не беспокоили.
— Когда поезд пришел в Москву, этого пассажира кто-нибудь встречал?
— Никто. Я никого не видел. Он вышел, и все.
— С чемоданом? Тем же самым?
— Да, с чемоданом. Тем же самым.
— В пути этот пассажир разговаривал с вами или с напарником?
— Нет. Попросил принести ему еды, и все.
— Пожалуйста, опишите внешность этого пассажира. Волосы, глаза, нос, рот, подбородок. Общее сложение, рост, комплекцию.
— Волосы седые, редкие. Зачесаны набок, чтобы прикрыть лысину. Глаза не помню. Нос какой-то бугристый. Рот и подбородок — обычные. Сам не маленький. Солидный такой человек, внушительный.
— Особых примет не заметили? Родинок, родимых пятен? Шрамов, рубцов?
— Особых примет? — Шарабидзе задумался. — Не заметил.
Задав еще несколько вопросов, Рахманов понял: больше ничего ценного проводник ему не расскажет. Протянул ему протокол на подпись.
Когда секретарша сообщила о появлении Люки, он сразу же был приглашен в кабинет.
Внешне Ларион Рогава был типичным хозяином жизни: высокий, голубоглазый, с ежиком русых волос, одетый в обтягивающий мускулистый торс тонкий серый свитер и модные брюки. Еще молодой, он тем не менее уже успел обзавестись двумя резкими морщинами у углов рта, придававшими ему особую мужественность.
Войдя, Люка прежде всего настороженно посмотрел на Рахманова, явно пытаясь понять, кто это. Спросил, крутанув брелок с ключами:
— Заурбек Владимирович, я что, помешал? Вы заняты?
— Нет, нет. Давай, Ларион, проходи. Вообще, будь как дома. Вот стул, садись. Чаю хочешь? — Нажал кнопку селектора: — Калбатоно Этери, дайте нам чайничек. И три стаканчика. Разливать не нужно, мы сами.
— Насчет чая спасибо, Заурбек Владимирович, не хочу. — Люка сел на стул. — Вы сказали, есть короткий разговор. С вами? Или с товарищем?
— Со мной и с товарищем. Познакомься: Андрей Викторович Рахманов. Следователь по особо важным делам. Из Москвы.
— Чем это я мог заинтересовать следователя по особо важным делам? Да еще из Москвы?
— Ничем. Ничем абсолютно. Просто нам нужно выяснить пустяковую деталь.
— Пустяковую деталь… Что ж, слушаю про пустяковую деталь.
— Причем обещаю: о том, что ты нам скажешь, никто не узнает.
— Что же вам нужно выяснить? От меня, бедного?
— Пустяки. Масть[22].
— Масть?
— Да. Масть человека, который летом наводил у тебя справки. Об Азизове.
Люка изобразил раздумье своеобразным жестом: оттопырив щеку языком. Покачал головой:
— Не пойму, Заурбек Владимирович, о чем вы? Какой человек? Простите, но никто никаких справок у меня не наводил. Тем более об Азизове.
— Вот что, Люка… — Габелая подождал, пока поставившая на стол поднос с чаем секретарша уйдет. Наполнил стаканы, отпил из своего, снова поставил его на поднос. — Как ты думаешь, откуда мы знаем про этого человека? И про то, что он наводил у тебя справки об Азизове?
— Заурбек Владимирович, я вообще не знаю, о чем вы говорите.
— Решил отпираться. Боишься?
Взяв все же стакан, Люка посмотрел чай на свет:
— Да нет, Заурбек Владимирович, здесь другое слово.
— Какое?
— Ну а честно, вы сами бы не боялись?
— Я? А чего?
— Как чего? Ведь за это знаете, что бывает? — Пригубив, Люка поставил стакан.
— За что «за это»?
— Ясно, за что. За заклад[23].
— За заклад. Вот только за заклад кого?
— Как кого? Понятно, кого. Мы же не дети.
— Верно, не дети. Но ведь ты сам не знаешь, кто к тебе приходил, чтобы узнать об Азизове?
Люка задержал взгляд на стакане. Хмыкнул:
— Знаю, не знаю, мое дело.
— Может, это просто был черт[24], который взял тебя на гецилло[25]?
— Ничего себе черт.
— Значит, не черт? Ну тогда ты его уже заложил. Раз все рассказал Азизову.
Скривившись, Люка сделал вид, что изучает что-то в окне. Сказал, не поворачиваясь:
— Кто докажет?
— Доказывать не нужно. У нас есть протокол показаний Азизова. Хочешь почитать? — Поскольку Люка не ответил, Габелая добавил: — Точнее, ты рассказал об этом не Азизову, а Деренику Аракеляну. Чтобы тот передал Азизову. Ты ведь не хотел ссориться с Робертом Арутюновичем. Правильно?
— Ладно. — Покрутив брелок, Люка спрятал его в карман. — Ладно, Заурбек Владимирович, ваша взяла. Спрашивайте.
— Спросим. Только зря ты насчет «наша взяла». Что он к тебе-то пошел? Он же гопник[26]. Разгонщик стопроцентный[27]. Должен же он в мастях разбираться? А, Люка? Тем более, просить близец [28] на Азизова? То есть на своего же. И у кого. У тебя!
— Заурбек Владимирович, я же сказал, спрашивайте.
— Сейчас. Только вопросы будет задавать Андрей Викторович. Не возражаешь?
— Мне без разницы.
— Вы помните точную дату? — спросил Рахманов. — Когда это было?
— Точную дату… — Люка какое-то время смотрел в потолок. — Не помню. Где-то в середине мая. После праздников.
— Как этот человек вышел на вас?
— Очень просто. Утром я выхожу из дому… Да, утром…
— Не помните точно, во сколько?
— Точно не помню. Часов в одиннадцать. А он сидит около дома, на скамейке. Я на него сначала никакого внимания не обратил, мало ли кто может сидеть. Сел в тачку. Смотрю, он подходит.
— Вы сказали: мало ли кто может сидеть. То есть вы этого человека не узнали?
— Да я вообще его не знал. В первый раз увидел.
— Опишите, как он выглядел?
— Сейчас… Такой немолодой. Лысый. В смысле, волос почти нет. Беки [29] светлые. Нос ни большой, ни маленький. Кругляшком. Губы тонкие. Вроде все.
— Во что он был одет?
— Одет… Сейчас… На нем была куртка. Темненькая, «прощай молодость». С алюминиевыми пуговицами. И брюки — серые, по-моему. Рубашка то ли в полоску, то ли в клеточку. На ноги не смотрел. Но,
