коротких шагов и тусклого мерцания Икарова поля. Он был так захвачен этим зрелищем, что, прежде чем успел понять это, шагнул к краю уступа и посмотрел вниз.
«Наковальня в глазах». Удачный термин, ибо Наковальня приковывает твой взгляд, удерживая его своим — настолько соблазнительным и настолько могучим, что ты можешь потеряться в ее черной поверхности и никогда уже не вернуться. Теперь землянин видел, что Наковальня и не черная, как он подумал сначала, и не серая, как он думал потом. Она подобна дегтярной пленке, с блестящими радугами, врезанными в поверхность. И повсюду неуловимые, манящие отблески.
Всего шаг.
И он мог бы стоять там. Касаясь ее…
Габриел отшатнулся во внезапном страхе, чувствуя как его потянуло вниз.
«Черт, — подумал он, — это уже… на грани глупости». Наковальня в глазах.
Оторвав взгляд от Наковальни, землянин осмотрел купол. Оттуда, где он стоял, из-за кривизны купола было видно не очень далеко. На миг Габриелу показалось, что он заметил Лазаруса вверху, справа, но, присмотревшись, он понял, что это шестиногий робот-чистильщик, точно такой же, как те чистильщики, которых он видел на крышах. Ничего другого не оставалось. Землянин глубоко вдохнул и полез вверх.
Хлоп! Хлоп! Его ладони крепко приклеились. Только теперь не было звуков, лишь слабая дрожь от удара пробежала по рукам.
Он подтянулся, превозмогая страшную боль в плече и пятке, натираемой ботинком скафандра.
Хлоп! Хлоп! Снаружи алмазоволоконный купол был непрозрачным, так что Габриел даже не мог посмотреть в парк, — одна только молочная радужность заполняла его поле зрения, на фоне которой его руки казались резко очерченными тенями.
Хлоп! Хлоп!
Он взбирался все выше, и выше, и выше. Хотя наклон постепенно уменьшался, к тому времени, когда поверхность достаточно выровнялась, чтобы ползти на четвереньках, а не подтягиваться, Габриел уже был в полубреду от изнеможения. Он понял, что не сможет вернуться. Если они захотят получить его обратно, им придется выйти и забрать его.
Если только «они» еще есть где-нибудь поблизости.
Поверхность купола была почти горизонтальной, когда Габриел наконец сообразил посмотреть вверх. И там была она, Кьяра. Во всем ее великолепии. Слой за слоем алмазоволоконных куполов, встающих как кучевые облака, горящих ярким внутренним светом и затмевающих усыпанное звездами небо. Рядом с ними даже огромный купол Рейнер-парка казался карликовым.
На вершине паркового купола Габриел разглядел темное пятно. Там, черным силуэтом на фоне яркого сияния Кьяры, стоял Лазарус Уайт, руки опущены, и смотрел вверх в позе почтения. Когда землянин поднялся на ноги, Уайт повернулся, словно услышал его. Хотя лица его было не видно за лицевой пластиной, Габриел узнал бы его по манере движения. В ушах Габриела раздалось потрескивание, и шлем наполнился звуком чужого дыхания.
— Ближе не подходи.
— Лазарус? — сдавленно спросил Габриел.
Голова Лазаруса в шлеме слегка наклонилась. Его зеркальная лицевая пластина поймала солнце и запылала огнем.
— Габриел Кайли. Добро пожаловать на свободу. Нет больше ни прутьев, ни оконных стекол. Не к чему прижимать твой нос.
Это свобода. — Он говорил почти радостно, и голос дрожал от едва сдерживаемого ликования. — Они тебя послали, да?
— Нет… они не посылали меня.
— Значит, ты пришел увидеть представление! — Лазарус снова повернулся к Кьяре и отсутствующе сказал: — Ну, теперь недолго ждать, недолго.
Габриел неуверенно шагнул вперед:
— Лазарус, ты этого не сделаешь.
В граненом смехе Лазаруса звучала насмешка.
— Да неужели? Ты проделал… весь этот путь сюда, наверх, чтобы сказать, что я этого не сделаю? Вопреки всем фактам? Следи за мной…
— Подожди! — Габриел пришел в отчаяние от визгливости в собственном голосе. — Подожди.
— О, все в порядке. Я определенно не спешу. Лазарус, казалось, улыбается.
Габриел искал слова — слова, которые могли бы значить что-то для этого человека, — но все, что вышло из его уст, было:
— Черт, Лазарус, почему? Я не верю, что ты действительно хочешь уничтожить все это! Все, все, что там есть?
— Почему нет? — возразил Лазарус, его голос стал далеким. — Это заберет боль… заберет… боль. Никаких больше голосов… только тишина.
Габриел еще раз шагнул вперед.
— Я сказал, не подходи! — резко остановил его Лазарус.
— Но там четыре миллиона человек.
— Жертвы, — равнодушно сказал Уайт. — Жертвы для лжи магнатов.
— Что? — Габриел запнулся от непонимания. — Они не жертвы; они — люди!
— А-ах, — усмехнулся Лазарус. — Это сегодняшний афоризм из колодца твоего благодушия?
— Лазарус, они — люди. Мужчины, и отвратительные старухи, и дети, и… то, что осталось от твоего собственного народа и той мечты, которую ты вручил им и в которую они поверили. Там четыре миллиона душ! За что ты хочешь отомстить им?
Лазарус вздрогнул.
— Кто говорит о мести? Габриел умоляюще протянул руки:
— Лазарус, я знаю, что случилось в Лендйнге.
Целое столетие Уайт молчал. Не было слышно даже биения его сердца. А когда он заговорил, его голос был хрупким, как пасхальный снег.
— Я из Лендинга. Я знал его, того старика, которого ты убил. Его звали Булла, а мы называли его дядя Буль. У него была семья. Это из-за него Элспет прилетела сюда.
— Она искала… меня.
— Нет; — твердо ответил Габриел. — Она искала Саксона Рейнера.
Прошло еще одно столетие.
— Я… — начал Лазарус. Сердце Габриела застыло.
— …тот человек, — закончил Уайт, и землянин с трудом сглотнул. — Я… он… он просто вышел из деревьев. Он… он был пьян. Я сказал Саксону, что нам не следует… я сказал, что нам не следует этого делать, но он хотел получить свой трофей. А потом он вышел и… я понял, что мы пропали. Если нас поймают, следующие пять лет мы проведем на Приюте. И вот тогда тебе становится страшно, и этот страх застревает под горлом как стальной воздушный шар. Ты думаешь, что если он сейчас расширится, хоть на чуть-чуть, то задушит тебя.
А Саксон, он только что сделал свой выстрел. Не было времени перезарядить. И я был рядом, и тогда он прошептал: «Стреляй». И на секунду все вдруг стало таким ясным. Судьба, и провидение, и удача — все сошлось в одно. Просто нажатие. Одно нажатие — и он лежал там, и все кончилось.
За тем исключением… что ничего не кончилось. Внезапно эта вспышка ясности ушла, и я остался с каким-то старым пьяницей, лежащим мертвым с лазерным ожогом во лбу. А
В это мгновение в Габриеле проснулась интуиция. Он сказал с нажимом:
— Если ты ждешь еще одного момента ясности, то он не придет. Тот, первый, был просто обманом…
