реальный.
Сам Уэстлейк шел вялой походкой, походкой ленивого человека и горожанина — пятка-носок, пятка- носок. Когда они вышли из леса возле его лагеря, Уэстлейк одобрительно хмыкнул и пошел вперед.
Его хижина из коры стояла на холме, смотрящем в неглубокую долину. Внизу неровным кругом расположились хижины, красноватые в закатном свете. Между ними неторопливо ходили черные блестящие фигуры в ярких накидках, выполняя простые работы, обычные для общества охотников-собирателей. До Габриела и Уэстлейка донесся звенящий детский смех.
Уэстлейк прислонил копье с рыбой к выбеленному солнцем бревну и направился к густым кустам дальше по косогору.
— Мне надо отлить, — бросил он, не оглядываясь. — Почему бы тебе не развести костер?
Осмотревшись, Габриел сразу заметил тонкую твердую палочку и парную к ней дощечку из мягкой древесины: на ее поверхности чернели обугленные ямки. Сев на землю, он зажал дощечку между ступнями, вставил конец палки в одну из ямок и стал добывать огонь, вращая палку в ладонях и надавливая ею вниз. За работой землянин размышлял о том, что Уэстлейк не проявляет тех характерных черт, которых он ожидал бы от человека, который — как выразилась техник Миа — постоянно отключен. Также было очевидно, что Уэстлейк испытывает его. Несомненно, тот эпизодик с рыбой помешал ему дать Габриелу пинка под зад ботинком сорок девятого размера, не дожидаясь и привета. В этом Габриелу повезло с окружающей средой, которую Уэстлейк выбрал для своего ухода во ВНУТРИмир.
«Похоже, на этот раз обстоятельства складываются в мою пользу». Постепенно Габриела охватило чувство благополучия, чувство, которого он не испытывал в течение… неужели меньше недели с тех пор, как он прибыл на Тор?
Дерево уже скрипело, из ямки вилась тонкая струйка дыма. Вскоре Габриел развел отличный костерок и занялся рыбой. Острым камнем, лежавшим возле орудий для добывания огня и, видимо, предназначавшимся именно для этой цели, землянин потрошил свой улов, наслаждаясь потрескиванием невызревшего дерева и запахом костра. Высоко над головой, по темно-синему небу летела стая белых птиц, ставших розовыми в заходящем солнце. Вое было так, как и должно быть в конце дня. Костер, стихающий ветерок, запах ранней росы. Габриел задышал всей грудью.
Он как раз закончил сооружать простейший вертел для рыбы, когда услышал легкий топот ног по шуршащей гальке. Габриел поднял голову. На краю поляны стоял мальчишка, недоуменно наблюдая за ним. Его веснушки и пылающие рыжие волосы так и бросались в глаза, его сходство с Уэстлейком поражало. Неужели у этого человека есть
Хотя они и не существует. Во всяком случае, за пределами монтажной платы.
Габриел встряхнулся. Это становится слишком запутанным. Если он не остережется, то сам окажется отключенным.
«И все-таки, — не успокаивался внутренний голос, — это место, эти люди в долине, этот мальчишка. Все это будет существовать в пределах восприятия одного человека. И в памяти другого. Я буду это помнить».
На него навернулась скорбь о двух тысячах поколений мягких, добрых людей, которые впели жизнь в ту землю, где он родился, а теперь существовали лишь в памяти очень немногих. И он наконец понял выражение в глазах Старика в тот день, когда умер дядя Буль.
Все это пронеслось в его голове за одно мгновение, и когда Габриел снова сосредоточился на мальчике, тот смотрел на него все так же недоуменно. Землянин небрежно Помахал ему и сказал:
— Эй, там, привет. Ты успел как раз к ужину. Я сам ее поймал.
Габриел показал на рыбу.
— Где мой папа? — спросил мальчуган.
Габриел мотнул головой в сторону кустов и подмигнул:
— Пошел отлить, но, боюсь, застрял в кактусе.
— Я знаю, кто ты. Ты из плохих людей, — важно сообщил ему мальчик. — Папа сказал, что я должен сходить за ним, если вдруг увижу одного из вас, и он заставит вас убраться.
«Оп-ля».
Габриел хотел ответить, но передумал, услышав шуршание травы. Уэстлейк вернулся. Чем он, интересно, занимался? Уж конечно, не просто общался с природой; для этого его не было слишком долго. Вероятно, еще одна проверка: костер, потрошение рыбы. Кроме того, Габриел уже точно знал, как Уэстлейк вышвыривает непрошеных гостей: с помощью талисманчика на шее, который он продолжал гладить.
— Все в порядке, Колм, — указал Уэстлейк. — Он может пока остаться.
— Мама спрашивает, ты спустишься в деревню ужинать? Уэстлейк посмотрел на Габриела:
— Думаю, я поем здесь, наверху, с моим гостем. Передай маме, что я приду домой позже. Ну-ка, кыш-ш! — добавил он, увидев, что сын не двинулся с места, а с. любопытством разглядывает Габриела. Нехотя повернувшись, Колм побежал вниз, к деревне. Через минуту с косогора донеслось высокое гиканье. Габриел усмехнулся. Билли Полпинты всегда так делал. Он просто не мог пойти куда-нибудь, не сообщая всему Лендингу, куда идет.
Уэстлейк лениво растянулся на земле по другую сторону костра, вяло смахнул с лица прядь волос.
— Итак, вот я и вот ты. Что дальше?
— Дальше будем ждать заката. Выглядит замечательно. — Габриел перевернул рыбу. — Ей нужно немного времени.
— Вряд ли у тебя столько будет, если не изложишь свое дело, ужин там или не ужин. — Уэстлейку надоедала игра. Сжав губы, он возбужденно теребил пальцами свой талисман.
— Я пришел поговорить о снах.
— Твоих?
— Ваших.
— Да. Ты уже говорил это. О нынешнем сне?
— О прошлом.
— О моем прошлом.
— И моем. Моя сестра погибла. Ее убили. Я подумал, что вы, возможно, знаете людей, виновных в ее смерти. Я подумал, что вы поможете мне найти правду.
— Это все? — спросил Уэстлейк слегка насмешливо.
— Все, что у меня есть.
Уэстлейк потер глаза и доброжелательно промолвил:
— Теперь позволь указать тебе на одно обстоятельство, мой любезный друг-рыболов. Я не знаю тебя. Ты можешь быть кем угодно…
— Но я не кто угодно. Я коренной австралиец с Земли. Моя сестра прилетела с Земли и умерла на Торе. И я… я просто хочу узнать — почему? — объяснил Габриел и глухо добавил: — Прежде чем меня убьют.
— Тор.
Лицо Уэстлейка затвердело. Там, где висел его талисман, был только сжатый кулак. Габриел не шевелился.
— Тор, — повторил Уэстлейк, и его мышцы расслабились, кулак разжался. Потом он усмехнулся. — Прошлый сон.
Габриел пожал плечами и занялся вертелом, чтобы скрыть дрожащие руки.
— Когда я рос, меня учили, что Время Снов, Создание, — это истинная реальность, а настоящее — всего лишь эхо того прошлого, с которым мы связаны.
— Выходит, мы — призраки в нашей собственной реальности, — заметил Уэстлейк. Эта мысль приглянулась ему. — Это не такая уж неслыханная парадигма. Ее отголоски есть во всех религиях. Духи в материальном мире и тому подобное. Но это всегда вызывает у меня вопрос: в чем смысл? И я не имею в виду софистику постфактум — непознаваемая цель Божия и все такое… хотя культ Отсутствия Замысла на
