брата, если бы он тут был. Но увы…
И она веками ждала у озера.
— Она очнулась.
Мягкий свет вокруг, будто снег. Тьма. Свет. «Я под снегом», — решила Элизабет. Тьма.
— Она пришла в себя.
Ее трогали за руки, светили в глаза. Задавали вопросы. Изо рта ее торчала дыхательная трубка. Ей было больно. Слабость во всем теле. Тьма.
— Она очнулась.
Элизабет заставила себя открыть глаза. Пожилой человек сидел на краю кровати и держал ее за руку. Рядом с ним стоял медбрат в халате. Лицо у сидящего было уставшее, изможденное. Тревожные складки на лбу. Чуть потяжелевшие с возрастом щеки. Все это Элизабет разглядела, лишь когда, сфокусировав зрение, посмотрела ему в глаза.
— Генри?
Он почти беззвучно шевельнул губами:
— Да.
— Как долго?
Он похлопал ее по руке:
— Шестьсот лет.
Элизабет попыталась сесть, но икры внезапно свело судорогой.
— Лучше полежи спокойно, — посоветовал Генри. — У медицины на вооружении теперь просто чудодейственные средства. Раз уж ты такой путь одолела, то скоро будешь на ногах.
Осторожно выдохнув, Элизабет обдумала его слова.
— А были сомнения?
— Довольно сильные. И долгое время.
Боль в ногах, словно в подтверждение, напомнила о себе. Впрочем, болели и шея, и спина, и грудь. Она сжала его руку:
— Генри, я рада, что ты здесь.
— Теперь она в вашем распоряжении, — сказал тот медбрату. В течение двух следующих дней врачи приходили и уходили.
Ее перевозили из одной процедурной в другую. В большинстве случаев Элизабет не могла с уверенностью сказать, что с ней делают. Странные инструменты и приборы. Непонятные замечания. Врачи, кивающие друг другу над результатами, ничего ей не говорившими. Сама их речь смущала Элизабет: незнакомый, неразборчивый диалект, крайне трудный для восприятия. Впрочем, в какой-то момент она испытала облегчение: один из специалистов попросил ее высунуть язык и, осмотрев, протянул многозначительное «ах-ха». Да и шпатель, как ни удивительно, был деревянный.
Раболепия, столь обычного прежде, Элизабет в окружающих не замечала. Доброжелательные, умелые, веселые. Но не подобострастные. Вновь увидев Генри, она поделилась с ним наблюдениями. Он встретил ее в нешумной гостиной, где остальные пациенты были заняты чтением или переговаривались с посетителями. Персонал настаивал, чтобы Элизабет оставалась в кресле-каталке, несмотря на то что на вчерашнем сеансе физиотерапии ходила она весьма сносно.
— Все, что я уяснил для себя во время нашего странного путешествия, Элизабет, так это то, что время меняет все. Ты больше не оплот религии. По сути, в настоящее время ты нечто вроде экспоната в кунсткамере. Уверен, кто-нибудь из гильдии историков обязательно захочет с тобой пообщаться. Это же уникальная возможность взять интервью у самой Элизабет Одри.
Что-то в его словах настораживало.
— Что с моими вложениями? Что с корпорацией?
Генри положил ладонь на ее руку: — Боюсь, все это в прошлом. В очень далеком прошлом.
Из глаз ее хлынули непрошеные, безудержные слезы. Элизабет считала себя сильной личностью, поэтому в конце концов утерла лицо и перестала дрожать.
— Значит, надо приниматься за работу и все вернуть. Сколько нам осталось до завершения проекта?
Гении улыбнулся. Ей всегда нравились эти глаза, но теперь печать времени придавала им особое очарование.
— Лучше, если ты взглянешь сама.
Когда он поднялся, медбрат, ожидавший неподалеку, подскочил, чтобы помочь.
— Все в порядке, я позабочусь о ней.
— Благодарю, сэр. Если понадоблюсь, я рядом.
Элизабет переводила взгляд с медбрата на Генри и обратно. Она безошибочно определяла властные нотки.
— Сколько тебе лет, Генри? Как давно ты вышел из гибернации?
Он повернул ее кресло и покатил Элизабет к выходу.
— Двадцать два года назад. Мне сейчас шестьдесят два.
За дверью открылось обширное пространство. Многочисленные уровни и балконные галереи уходили ввысь, к потолку, на несколько сотен футов. Мимо спешили по своим делам прохожие.
— Что это, торговый центр?
— Скорее бизнес-парк, но ты почти угадала.
Рядом прошли две женщины в темных длинных кожаных пальто. Одна рассмеялась в ответ на реплику спутницы. Лица были испачканы, только кожа вокруг глаз оставалась чистой.
— Геологи-разведчики здесь много получают, — ответил Генри на немой вопрос.
Уровнем ниже, в гараже, он помог Элизабет забраться в машину. Транспортное средство оказалось гораздо менее громоздким и неуклюжим, чем грузовик, в котором они ездили к озеру. Словно вечность назад…
— Пора тебе лицезреть Венеру во всей красе, — сообщил Генри. Через полчаса машина остановилась, вероятно, на знакомом
Элизабет холме, но сейчас низко над горизонтом висело солнце цвета бургундского вина, и пейзаж, прежде включавший в себя лишь шквальный ветер, камень и дождь, изменился до неузнаваемости: везде что-то росло. Толстые лианы оплетали скалистые массивы вдоль дороги. Низкорослый кустарник укрывал склон до самой кромки воды. Там и здесь бугрили корнями почву маленькие, похожие на сосны, деревья; стволы и ветви их тянулись в противоположную от озера сторону. Всюду был цвет. Не только серый и черный, как помнила Элизабет, но и оттенки коричневого с желтым. Холм слева казался медно-красным на солнце, холм справа облюбовали ярко-голубые мшистые заросли, расселившиеся между камнями.
Но совсем не было вереска. Там, где воображение рисовало водопады, лежали только острые камни. Вместо бескрайнего моря желтых цветов царил кровавый свет Солнца, этой раздутой, словно важная жаба, звезды на горизонте. Перед Элизабет раскинулась суровая земля.
Человек, облаченный в длинное кожаное пальто, в толстых защитных очках, прошел мимо их машины и, заметив Генри, прикоснулся к краю кожаной шляпы, приветствуя. Направлялся он, судя по всему, к озеру, где у двух длинных причалов сгрудились подсобные строения.
Элизабет изо всех сил пыталась совладать с разочарованием.
— Это даже отдаленно не походит на то, к чему я так стремилась. Я хотела создать мир, каким могла бы стать Земля, если бы мы ее не погубили! Венера должна была превратиться в рай! — В отчаянии она начала задыхаться. Воздух в легкие шел тяжело, шумно. — У меня был брат…
— Ты была единственным ребенком. — Генри, похоже, недоумевал.
— Нет, я…
Паника сдавила горло Элизабет. У нее был брат! Ведь был же?! Секунду она ворошила память. Сон в тысячу лет казался более убедительным, чем несколько десятилетий реальности.
— Нечего здесь больше делать. Отвези меня назад.
— Подожди, — сказал Генри, немного отодвинув сиденье и сложив руки на груди. Он наблюдал, как садится за кромку воды солнце.
