посыплются звёзды, так и лилась вокруг песня сверчков. Дядя увидел огонёк и повернул туда.
Утром Гугуцэ проснулся на крыше овчарни. Девочка чуть больше овечьего хвостика загоняла кнутом овец, а дядя помогал чабану их доить. «Кыш, негодник! — бросила девочка овечий шарик в петуха. Посмей только разбудить Гугуцэ, мы с тобой поговорим!» Но петух как будто знал, что путешественникам пора в Бельцы.
К обеду вышли из Бельц — шагом-арш! ать-два! — уже и Глодяны близко. Гугуцэ казалось, что он за эти дни трижды обошёл земной шар и повидал больше стран, чем их есть на глобусе; правда, во всех этих странах все говорили по-молдавски…
И вот ещё одна заря, и перед ними граница. Дядя снял шляпу. Ему казалось, что с самого детства он так и стоит на этом месте. «Один, другой, третий…» — как тогда, считает он голубей, летящих с реки. Можно представить, как заплачет мать, когда он войдёт во двор.
Тут он видит, что Гугуцэ пропал.
— Пойду взгляну на пограничников, — слышится из глубины долины.
Никто не знает, о чём говорил маленький путешественник с капитаном, но после этого капитан — хотите верьте, хотите нет выпросил для мальчика местечко на границе, и даже винтовка для Гугуцэ нашлась.
Гугуцэ глядит себе на руки, на ноги, ему бы осколочек зеркала, хоть с воробьиный язычок, чтобы лицо увидеть — он ли это стоит с винтовкой на границе? Вот оно, то секретное дело, ради которого он столько дней шёл пешком. «Ишь ты! Хозяин-то меньше винтовки!» наверное, думает вон тот ворон. Мальчик выпячивает грудь: «Кто же это, если не я?» Теперь мама доит корову. Узнай она, кто охраняет границу, бросила бы подойник и на радостях дала бы телёнку высосать всё молоко у коровы. А дедушка сказал бы бабушке: «Не ты ли, старая, нашла как-то на лице у Гугуцэ мой нос, мои уши и мой лоб?» И шагал бы дедушка по двору без шапки, чтобы все видели эти уши и лоб, и задирал бы нос как можно выше, и вытирал бы его только платочком с цветочками…
Но вот мальчик видит: трое крестьян ведут его дядю.
— Ну-ка позови капитана! — просит Гугуцэ один из них.
— А я для чего тут поставлен? — строго спрашивает Гугуцэ и поворачивается к собственному дяде. — Ваши документы?
Гугуцэ изучает дядин паспорт от корки до корки, смотрит одним глазом на фотокарточку, другим на дядю.
— Говорит, что из наших мест, — не унимается крестьянин. — Что-то непохоже! Своих-то мы и без печати узнаём!
Тут как раз по дороге шёл человек с косой. Дядя попросил у него косу и с горя так начал косить, что двое крестьян крикнули в один голос: «Наш!»
— Эге! — мнёт в руке шляпу третий крестьянин. — Это же сын Иона, внук Георгия, правнук Василия. Так косил и его отец, пусть земля ему будет пухом! Где же ты пропадал столько времени?
Крестьяне один за другим до хруста в костях обнимают дядю и ведут его к себе в гости.
А Гугуцэ так и остался на посту у границы.
Дедушка
Как пошёл с позавчерашнего дня снег, так и не перестаёт. Сугробы намело — в рост человека. Улицы и дворы в селе Трое Козлят опустели. Люди сидят в тепле, но от окон не отходят. Лишь тот, у кого сапоги чуть ли не до пояса, осмеливается выйти на улицу.
Только в дедушкином дворе суматоха. Сани с мешками выехали из ворот в сторону мельницы. Соседи с хмурыми лицами стряхивают с себя снег и входят в дом. А в доме то зажгутся, то погаснут свечи. Овцы в загоне стоят, подняв головы. Колодезный журавль застыл со снежной шапкой на макушке. Собака выла всю ночь, а теперь места себе не находит…
Умирает дедушка. Таким маленьким стал, что и Гугуцэ мог бы взять его на руки. Только усы остались большими.
Односельчане, утопая в сугробах, один за другим идут проститься с дедушкой. Кто несёт ему в кармане орех, кто яйцо или баранку, кто ещё что-нибудь.
— Покидаешь нас, кум Штефан? — пришла проститься тётушка Александра.
Дедушка не отвечает.
— Слышишь меня? — нагнулась она к его уху. — Передай моему Тоадеру, что новые полы в горнице настелила, что корова мне вчера бычка принесла, а нога у меня так и болит до сих пор.
Потом заходит тётя Касуня с целым сугробом на плечах:
— Не опоздала я, дедушка Штефан? Ну и слава богу. Костику моему скажешь: накопила я денег, чтобы съездить к нему на могилку. Как он там, бедняжка, в Германии? Ведь ни слова не знал по-немецки.
Лукерия несёт калач величиной с колесо:
— Мой Ион умер в том голодном году. Покажи ему этот калач. А то ведь на его поминках нечем было людей угостить. Зато сейчас смотри, сколько зерна повёз Георге на мельницу, — тебя-то уж мы совсем по- другому помянем!
А снег всё валит и валит. Кажется, ещё раз идёт весь тот снег, какой дедушка видел за свою жизнь.
Гугуцэ, конечно, возле дедушки. Что теперь можно для него сделать! Разве что ходить с непокрытой головой.
— Надень шапку, — говорит дедушка. — Душа моя пока ещё на земле, не на небе.
Гугуцэ выходит на улицу. Над трубами домов туча тянет и тянет своё белое брюхо. И у мальчика замирает сердце: «Замёрзнет дедушкина душа, пока до неба доберётся».
Гугуцэ лезет на чердак, поближе к небу, молит солнце выглянуть из-за тучи, зовёт его всё громче. Но солнце не слышит. А снег всё валит и валит…
И тут мальчика охватывает обида на всех. Зачем они идут прощаться? Зачем зажигают свечи? Как это можно, чтобы умер дедушка?! Он прокрался домой, собрал все свечи и спрятал их на чердаке.
Уже спустились сумерки, когда в дом вдруг влетела жена того самого соседа, который взялся поехать на мельницу.
— Тётушка Оля! А, тётушка! — женщина была очень встревожена. Лошади только что вернулись одни. Мешки все в санях, а пшеница не смолота! И Георгия нет!
— Ох-ох-ох! — причитает бабушка. — И небо-то всё закрыло, и на земле-то не поймёшь что творится…
Когда Георгий вернулся, он пыхтел как паровоз. Слыханное ли дело, чтобы с мельницы, с другого конца села, лошади взяли да и вернулись домой!
— Конечно, — говорит Георге, — как может работать мельница в такую погоду? Но дело-то у меня знаешь какое! Пришлось оставить гружёные сани у ворот мельницы и бежать за мельником. Возвращаюсь — глядь, ни тебе лошадей, ни тебе саней…
А дедушка, услышав историю про мешки, которые сами вернулись с мельницы, вдруг очнулся и подал голос:
— Выходит, ещё не время думать о моих поминках, не все свои дни я прожил…
К вечеру он попросил солёный огурец, потом задремал. А когда проснулся, в каждом глазу у него сияло по солнышку.
— Не иначе как тот огурец посадил меня на доброго коня, повеселел дедушка. На другой день он совсем разговорился.
— Всё! Опять я по эту сторону моста, — сказал он утром бабушке. А где же Гугуцэ?
— В школе, где ж ему быть, — дрожащим голосом отвечает бабушка и отводит в сторону глаза, чтобы дед ни о чём не догадался. Гугуцэ, бедненький, со вчерашнего дня в Бельцах, в больнице, и вряд ли выберется оттуда живым. Мать, говорят, не отходит от его кровати. А отец поехал в больницу на бульдозере — снегу в Бельцах ещё больше, чем в Трёх Козлятах.
— Вот что значит — ходить с непокрытой головой, — говорит сосед. — Постой, а почему его нашли под
