свои главные заботы на андалузскую армию. Он послал ей подкрепления, выразил желание, чтобы она двигалась быстрее, и с замиранием сердца ждал бюллетеней о своих операциях, надеясь на вторую победу, которая бы уничтожила последние регулярные войска Испании и к осени вернула бы ему свободу действий.
Вместо того он узнал о страшном бедствии, о капитуляции при Байлене. Дюпон, вынужденный отступить перед препятствиями, поставленными ему природой, климатом, врагом, дал себя окружить, не сумел ни маневрировать, ни успешно сражаться, отдался на волю победителя, сдав людей, ружья, пушки, знамена, покрыв наше оружие первым позором. Последствия этой катастрофы немедленно дали себя почувствовать. Жозеф, уже приехавший в Мадрид, но считая невозможным в нем удержаться, отступил до Виттории; французы, еще недавно владевшие всей Испанией, отхлынули к подножию Пиренеев и укрылись между горами и Эбро, окруженные со всех сторон будущей волной восстания. Отступая, наши войска покинули в Португалии Жюно, и, оставив его без поддержки, подвергали участи Дюпона; Франция могла лишиться обеих эскадр, как в Кадиксе, так и в Лиссабоне; а на них возлагалось столько надежд. Англия, вместо того, чтобы ждать нападения, которым угрожал ей Наполеон в самых отдаленных ее владениях, высадила одну армию в Португалии, другую в Галиции, направилась к нашим южным границам и перешла в наступление.
Много говорилось о негодовании императора при известии о Байлене и об ужасной вспышке его гнева. “Тут у меня пятно”,– говорил он, положив руку на свой сюртук;[483] его честь солдата, его гордость француза жестоко страдали при мысли, что люди, победившие при Иене и Фридланде, оказались малодушными. Его достоинство, как политика и главы империи, страдало не менее. Так как только одному ему были известны многочисленные, тайные и сложные пружины, с помощью которых он действовал на столько наций и заставлял их служить своим целям, то только он один и мог понять, до какой степени вести о неудаче в Испании расстроят и перепортят все эти пружины. Он один мог понять размеры своего несчастья. За непосредственными следствиями поражения, видимыми для всех, он усматривал другие, недоступные массе, и учитывал их грозное значение – вот где лежала одна из причин той ярости и скорби, того горя “поистине сильного”,[484] которыми дышали все его письма. В потере трех дивизионов Дюпона, в последовавшем затем отступлении к Эбро он видел не только удар, нанесенный незапятнанной славе наших знамен, удар его собственной славе непобедимого, тому престижу, который составлял часть его силы, но, сверх того, он видел крушение всех своих планов, как наступательных, так и оборонительных. Результатом Байлена была, прежде всего отсрочка на неопределенное время тех обширных операций на Востоке и на морях, за которыми он видел мир с Англией и конец великой распри; благодаря тому же Байлену, становилось возможным восстание против него всего континента; благодаря ему, созданная им империя повсюду подвергалась угрозе нападения.
Накануне капитуляции император был хозяином Европы. Властный покровитель второстепенных государств, он, благодаря своей великой армии, как в тисках сжимал Германию и Пруссию, рукой России держал в бездействии Австрию и приковывал Россию к своей судьбе, обещая ей сделать ее участницею при выполнении своих планов относительно Турции и при разделе оттоманских владений. На другой день после Байлена все изменилось. Для вторичного завоевания полуострова нужно было вызвать из Германии часть наших войск, освободить Пруссию от наших объятий, т. е., дать ей возможность сделать попытку приподняться и напасть на нас с тылу; Австрия, вполне вооруженная, по-видимому, ждала только случая, чтобы выступить на сцену; такой случай она найдет в перемене фронта наших войск, а, чтобы сдержать ее, Россия могла и не оказать нам помощи. Уже теперь наши неудачи давали о себе знать на Севере и угрожали испортить отношения с Александром. Испанские войска Ла-Романа, – составлявшие авангард Бернадота и уже занимавшие датские острова, ожидая, когда можно будет высадиться в Швеции, – при известии об успешных действиях их соотечественников, восстали против нас, перешли на сторону врага, просили английский флот отвезти их на родину и хотели принять участие в деле ее освобождения. Их измена лишила Бернадота необходимых сил для выполнения его задачи; движение в Сканию, которое до сих пор задерживалось умышленно, становилось невыполнимым; а, известно, какую цену придавал Александр этой диверсии. Сверх того, Наполеон, вынужденный отложить свой поход в Турцию, не мог уже предлагать России той главной и необычайной выгоды, которой она ждала от нашего союза. Великий договор, подготовляемый уже полгода между обоими императорами, не мог состояться за отсутствием предмета договора. Наполеон чувствовал, как одновременно ускользали у него средства сдержать его врагов и упрочить за собой корыстную верность своего союзника.
Вынужденный изменить все свои планы, Наполеон быстро применяется к новому положению и принимает решение без колебаний, как он это делал на поле битвы. Прежде всего нужно действовать как можно быстрее; нужно перебросить в Испанию достаточное количество войск, чтобы во что бы то ни стало поправить наши дела и отомстить за наши знамена. Наполеон намеревается отозвать с Севера три корпуса великой армии и перенести их с Одера на Эбро. С остальными он, пожалуй, мог бы удержать несколько прусских провинций; но, вынужденный к некоторой жертве на Севере, он не думает останавливаться на полдороги, имея в виду получить в других местах обширные выгоды. Он решает совсем очистить от войск Пруссию, прекратить с ней распрю, вернуть ей существование, и эта мера, вызванная отчасти требованиями войны, ляжет у него в основу новой политической комбинации.
Он даст знать о своем решении в Кенигсберг только после того, как сообщит о нем в Петербурге; он представит его императору Александру, как знак личного к нему доверия, придаст ему характер заслуги перед царем и воспользуется этим, чтобы удержать его в своих руках. Памятуя, что со времени Тильзита в его сношениях с Петербургом на первом плане стоят два вопроса, восточный и прусский, и, уже не зная, как справиться с первым, он возвращается ко второму, который он оставлял под сукном в течение полугода; он снова берется за него, но уже для того, чтобы решить его в направлении, благоприятном для России, и освободить ее от неприятного присутствия наших войск в Силезии и на Одере. Благодаря этой, так часто требуемой, столь горячо желаемой уступке, может быть, Александр согласится своим твердым поведением внушить страх не только Пруссии и Германии, но и оказать более сильное давление на Австрию, и сдержит ее. Может быть, таким путем можно будет добиться от Австрии гарантии, которые обеспечат спокойствие центральной Европы на то время, пока Франция займется покорением Испании. Затем, когда наступит время определенно поставить турецкий вопрос, т. е. время свидания, Наполеон примет решение, смотря по обстоятельствам, и постарается примирить требования России с французскими интересами и с новыми требованиями современного положения.
Чтобы удался этот план, следовало приводить его в исполнение искусно, тактично и осторожно. С таким государем, как Александр, доверие и внимание могут сделать многое; наоборот, он может оскорбиться, если только ему покажется, что ему ставят условия или торгуются с ним. Итак, важно было не давать ему заметить слишком тесного соотношения между нашими уступками и просьбами, просить о содействии только после уступок и придать услугам, оказываемым друг другу обоими императорами, такой вид и такое значение, как будто они исходили лично от них самих.
С этой целью Наполеон весьма искусно распределил свои сообщения. О Байлене он узнал 2 августа в Бордо, когда, возвращаясь из Байонны в Париж, осматривал на своем пути наши юго-западные департаменты; 5-го, из Рошфора, он отправляет к Коленкуру первого курьера, который должен спешить, дабы определить в Петербурге вести из Испании.
По получении этого сообщения Коленкур должен ограничиться извещением царя, что император решил примириться с Пруссией и вернуть королю в пользование его владения; что, возымев эту мысль, он счел долгом сообщить ее прежде всего своему союзнику, дабы доставить ему удовольствие объявить в Кенигсберге счастливую весть. В случае надобности, можно будет сказать Александру, что Франция, не довольствуясь эвакуацией Пруссии, выведет одновременно свои войска и из Варшавы; что она окончательно отступит на левый берег Эльбы и там наметит границу своей власти. Однако, посланник должен дать второе обещание только в том случае, если признает это полезным; он, как и при первом обещании, не должен делать ни малейшего намека на Испанию. С другой стороны, так как Коленкуру было уже поручено просить сделать предостережение Австрии и так как он усердно работал в этом направлении, Наполеон, не предписывая ему более усиленных настояний, представил ему идти настойчиво по этому пути.
6 августа, двадцать четыре часа спустя после первого курьера, уезжает из Рошфора второй, имея местом своего назначения наше посольство в России. Предполагая, что о постигшем его в Испании
