произошло. Тогда она ступила на узкую каменную винтовую лестницу, которая вела круто вверх, и, обернувшись дважды вокруг собственной оси, попала на площадку. За площадкой оказалась квадратная комната, едва ли пять шагов в длину и в ширину. Через два маленьких арочных окна попадало как раз столько света, чтобы днем можно было обходиться без свечи. Стол, бесформенный угловатый стул, скамеечка для молитвы и продолговатый сундук, полный соломы, – вот и вся обстановка. Потолок из грубых увесистых балок был низким, благодаря чему в комнате было довольно тепло и уютно. Здесь жил монах- кармелит.
Через некоторое время показался падре Туллио с корзиной на спине, вторую он нес в руке. Присутствие девушки, казалось, его нисколько не удивило, потому что прежде чем Эдита успела извиниться за то, что пришла без приглашения, кармелит сказал:
– Смотри-ка, что я выпросил у богача: хлеба на два дня, овощей, даже мяса вяленого. Господь наверняка вознаградит его. – И монах радостно улыбнулся.
– Вы каждый день ходите побираться? – поинтересовалась Эдита.
– Каждый Божий день меня можно встретить в разных концах города. Сегодня я в Санта-Кроче, завтра – на Понте ди Риальто, а послезавтра – в Сан-Марко, и ниоткуда я не возвращаюсь с пустыми руками. – Только теперь падре Туллио посмотрел на девушку и удивленно заметил: – Откуда у тебя это красивое платье? Ради всего святого, ты выглядишь в нем как знатная дама!
Девушка ответила, что взяла платье у госпожи, которая после ссоры выгнала ее на улицу без должной платы…
– Не нужно рассказывать мне сказки, – перебил монах Эдиту. – Во всей Венеции только и говорят, что о прегрешениях жены судовладельца, Ингунды Доербек, которая обвинила свою служанку в убийстве, чтобы та не рассказала о ее фривольном поведении.
Эдита вскочила. Ей стало стыдно за свое поведение.
– Господи Боже мой, да ты же совсем промокла, – сказал падре Туллио. – Так и помереть недолго.
– Простите, падре, что я не осмелилась признаться вам… Монах сделал вид, что не услышал извинения.
– Тебе нужно переодеться во что-нибудь сухое, – сказал он, ставя свою корзину на плечо. Уже стоя на лестнице, он крикнул:
– Я отнесу еду в кладовую в башне. Чтобы крысам не досталась! – И снизу раздался его озорной смех.
Открыв мешок с платьями, Эдита заметила, что все они промокли, и развесила их на сундуке сушиться. Наконец она выбралась из своего платья и скользнула в рясу кармелита, висевшую на гвозде. Вскоре показался падре Туллио, в руке у него была горящая свеча.
– Надеюсь, ваша ряса не будет осквернена из-за этого, – произнесла Эдита, приветливо улыбнувшись.
Монах сел, прислонившись спиной к скамеечке для молитв, предложил девушке единственный в комнате стул и только потом ответил:
– Хоть орден кармелитов и состоит исключительно из мужчин, но кто знает, может быть, однажды появятся кармелитессы или кармелитки, или как их там еще назовут. В этом случае пальма первенства будет принадлежать тебе.
Полы и рукава рясы были слишком длинными, и Эдита походила в ней на паяца на карнавале, но зато грубая ткань отлично согревала. Девушка смущенно опустила руки.
– Падре… – сказала она наконец.
– Да?
– Можно я останусь у вас на ночь?
Монах уставился в каменный пол и промолчал.
– Вы должны знать, – продолжала Эдита, – я еще никогда не спала одна на улице. Сегодня был бы первый раз. Мне страшно. В тюрьме дожа было сыро и холодно, но я по крайней мере знала, что я в безопасности. Я не стану вам докучать! Только сегодня, один раз!
Слова девушки звучали невинно, и падре Туллио не смог ей отказать. Он ответил:
– Если была воля Господа на то, что мы встретились, значит, Он ничего не будет иметь против того, чтобы мы провели ночь в одной комнате. Это не соответствует правилам ордена кармелитов, но ведь меня все равно изгнали из монастыря. Можешь оставаться.
Только слишком длинная ряса помешала девушке броситься монаху на шею.
– Благодарю вас от всего сердца! – радостно воскликнула Эдита. Впервые за неделю она почувствовала, что счастлива.
– Как тебя, собственно, зовут, дитя мое? – спросил падре Туллио.
– Эдита, падре. Монах кивнул.
– Мое имя тебе известно.
– Да, падре.
Эдита была удивлена. Если монах знал о ее судьбе, то почему он ни о чем не спрашивает? Неужели ему совсем не любопытно?
– Падре, – осторожно поинтересовалась девушка, – а что говорят обо мне венецианцы?
Монах неохотно махнул рукой.
– Да пусть говорят. Все говорят о чем-то своем. Тебя не должно это заботить!
– А вы, падре, вы не хотите знать, что со мной случилось?
– Ах, если ты хочешь поведать мне об этом, то я мешать не стану. Но спрашивать не буду.
Позиция кармелита смутила Эдиту и сделала ее более откровенной. Ей просто необходимо было рассказать монаху о своей жизни, о своей немоте и о том, как отец продал ее чужому человеку, о странных событиях в Константинополе, об отчаянном бегстве и о страшных событиях в палаццо судовладельца Доербека.
На колокольне Санто Стефано пробило одиннадцать, и свеча почти догорела. Эдита повесила свои платья на единственный в комнате гвоздь. Не жалуясь, падре устроился на полу. Девушка расположилась на мешке с соломой.
Но уснуть Эдита не могла. Грубая ряса кармелита колола и царапала тело. С другой стороны комнаты доносилось тяжелое ровное дыхание монаха. Эдита тихонько встала и сняла рясу.
– Как ты прекрасна, – услышала девушка голос кармелита. – Ты прекрасна, словно Мадонна.
Эдита испугалась и стыдливо прикрыла руками грудь. Свеча озаряла ее тело желтоватым светом.
– Простите, падре. Я думала, вы уже спите.
– О нет, – тихо ответил монах. – Тогда я не увидел бы этого. Честно говоря, мне еще никогда не доводилось видеть обнаженную женщину. Мне были известны только картины Джотто и Беллини, а оба они очень искусные художники. Но по сравнению с природой они жалкие халтурщики. Ты прекрасна, словно Ева в раю.
Эдита колебалась, но слова падре казались ей столь искренними, что она почувствовала себя польщенной. В отличие от слов Мейтенса, в устах которого прекрасные слова звучали скорее подло, комплименты кармелита не испугали ее.
– Падре, – смущенно сказала Эдита, – разве вы не говорили, что ваша привязанность распространялась скорее на ваш же пол?
Кармелит улыбнулся, но на его улыбке лежала печать горечи.
– Я сам так думал, дитя мое, но как я мог судить о том, чего не знал? Я никогда не видел по-настоящему красивой женщины. Думаю, покровы на противоположном поле – самое страшное наказание, какое только мог придумать Господь для мужчин.
Услышав такие слова, Эдита едва не потеряла рассудок. Словно это само собой разумелось, она отвела скрещенные руки от груди и спрятала их за спиной, так, чтобы падре Туллио мог видеть ее крепкие груди, потом медленно повернулась сначала в одну, потом в другую сторону.
Пo-прежиему лежа па полу, падре Туллио с наслаждением созерцал обнаженную девушку. Да, монах в буквальном смысле пожирал Эдиту глазами, безо всякого стыда и ни о чем не задумываясь. Он скользил взглядом по ее прекрасному телу, так сильно отличавшемуся от бездушных статуй святых, которые ему часто доводилось видеть: святой Варвары, Урсулы и безупречной Девы Марии. Глаза монаха то и дело
