Леберехт был рад отвлечься от разговора, затеянного им самим, ибо понимал, что он мог попасть в чрезвычайно трудное положение.
'Но как, — думал он, пока четверо гостей гуськом шли за старым бенедиктинцем на противоположную сторону крытой галереи, откуда каменная лестница вела к трапезной в верхнем этаже, — как признаться Лютгеру в этой комедии с переодеванием? Раньше или позже мне придется сделать это'.
— О, Святая Троица! — выругался брат Лютгер прямо на лестнице.
Леберехт, спрятавший руки в рукава, как это обычно делают во время ходьбы монахи, удивленно спросил:
— Брат Лютгер, я, признаться, никогда не слышал ругательств из ваших уст!
— Я сказал 'Святая Троица', друг мой. Это не ругательство, но короткая молитва, выполнения которой святой Бенедикт требует от своих собратьев по несколько раз в день!
— Так-так, — не скрывая иронии, произнес Леберехт, — однако же позволю себе заметить, что прозвучала она скорее как проклятие.
Поднявшись наверх, Лютгер продолжил:
— Уж если быть честным, то это действительно скорее проклятие, поскольку свята
— Кому вы это говорите? — усмехнулся Леберехт. — Я ношу на теле все свое состояние. Оно щиплет, и давит, и режет, и стесняет всеми способами. Постепенно я начинаю осознавать, что имеют в виду богатые, заявляя, будто деньги не приносят счастья, ибо они — тяжкое бремя.
— Тебе еще хорошо! Во всяком случае, ты не клялся аббату именем святого Бенедикта, что ни при каких обстоятельствах не снимешь сутану до выполнения задания.
— Именно поэтому вы и спите в полном облачении?
Лютгер со страдальческим видом возвел глаза к небу.
Затем они вошли в трапезную, где более восьмидесяти монахов-бенедиктинцев ждали своей еды — разбавленного молоком месива из хлеба и вареной картошки.
Дальнейшее путешествие с почтой задержалось, поскольку на следующий день почтовый фургон к назначенному времени (к семи утра) не приехал. А спустя час, когда с Дуная потянулись клочья тумана, первые предвестники осени, явился верховой, посланец почты Таксисов. Он сообщил, что повозка и самые быстрые лошади стоят наготове, но кучер, который лучше всего знаком с дорогой на Зальцбург и который до сих пор был образцом надежности, напился вчера сверх всякой меры и не может везти почту до Зальцбурга.
В отличие от Лютгера, Леберехта и Марты, воспринявших новость довольно спокойно, остальные пассажиры начали громко возмущаться. Итальянский ученый в черных профессорских одеждах, который путешествовал в сопровождении своей дочери-подростка, сыпал проклятиями на всех языках, включая и латынь, из которой, впрочем, нельзя было понять ни слова. Торговец сукном из Ахена, ехавший в Вену и, вероятно, очень спешивший, язвительно улыбался и повторял снова и снова:
— И при этом почта Таксисов считается самой надежной и быстрой во всей Европе, ха-ха!
Еще часом позже почтовый фургон наконец подъехал, но с другим кучером. Неотесанного вида малый с широким лицом и спутанными волосами, без нужды злоупотребляя плетью, в дикой скачке погнал коней вдоль древней римской стены в южном направлении. Пассажиры вцепились в свои сиденья, а торговец сукном из Ахена, благородный господин с кожаным багажом, крикнул кучеру, что он мог бы ехать и помедленнее.
Тот обернулся на козлах и так щелкнул плетью, что лошади побежали еще быстрее, словно за ними гнался черт.
— Иштван быстр-р-е, оч-ч-ен быстр-р-е! — кричал кучер во все горло.
Очевидно, он не мог внятно выговорить ни слова по-немецки, и создавалось впечатление, будто его задачей было к вечеру наверстать трехчасовое опоздание.
Наконец итальянцу с опасностью для жизни удалось пробраться с задней скамьи к козлам. С помощью всевозможных жестов он взывал к озверевшему кучеру, пока тот не притормозил фургон. В последовавшей затем словесной перепалке, которая происходила на каком-то тарабарском языке, профессор узнал, что кучер, венгр по происхождению, совсем не был уверен в том, что касалось маршрута, и знал лишь пункт назначения: Зальцбург.
Надеясь на карты местности Филиппа Аппиана, которые вез с собой Лютгер, путешественники все же верили, что им удастся достигнуть цели поездки. К тому же простершиеся перед ними ландшафт и небеса, которые были легко обозримы, давали возможность разглядеть на горизонте южные земли.
Ландшафт баварского герцогства — речь идет о местности, лежащей к югу от Дуная, — был, по крайней мере в северной части, довольно однообразным; здесь постоянно чередовались широкие поля и пологие возвышенности, хвойные леса и луга, которые никогда не нарушали своего единства.
А поскольку характер людей всегда является отражением характера природных условий, в которых они живут, то и тех, кто населял эту местность, описать было непросто.
— Лучше всего, — заметил брат Лютгер, помахав в воздухе маленькой книжкой, — это удалось Иоганну Авенариусу в его 'Баварской хронике'. Будучи придворным историографом баварского герцога, он узнал мир благодаря постоянным поездкам между Парижем и Краковом.
С трудом преодолевая дикую тряску, Лютгер, к радости всех спутников, начал зачитывать отрывки из книги. Баварцы, говорилось в ней, духовно ни рыба ни мясо; они без желания совершают паломничества и более привержены к земледелию и разведению скота, чем к войне; они не особенно склонны воевать, любят сидеть дома и с неохотой отправляются в чужие страны; баварцы много пьют, имеют много детей и мало занимаются ремеслами; они не ценятся как торговцы, а потому купцы не очень часто посещают их.
Последнее замечание заставило торговца сукном из Ахена громко рассмеяться, и он все повторял:
— Как думаете, почему я еду в Вену, а?
Так, под солнечным небом, в веселом настроении добрались они до плодородной долины, которую оставил Изар, прежде чем вернуться в свое спокойное русло. Урожай на полях, простиравшихся, насколько хватало взгляда, и разбитых в строгом геометрическом порядке, был собран, но не вспаханная еще земля давала достаточно пищи для фазанов, рябчиков, серых куропаток, дроздов и перепелов, взлетавших целыми стаями, когда фургон проезжал мимо.
Сама же река славилась способностью приносить огромные богатства и внезапно делать бедняков рыцарями удачи. Изар, в истоках своих бурная горная река, нес с собой золото, и многие из тех, кто попытал счастья, могли сказать, что уже с первой лопатой выносили на свет не меньше трех блесток золота. Поэтому между Моосбургом и Платтлингом было основано соответствующее общество, а монопольное право разведки полезных ископаемых выкуплено герцогом, а именно Людвигом Богатым.
Сначала вдали показалась острая колокольня Ландсхута — столицы герцога Баварского. Леберехт никогда еще не видывал такой высокой башни. Сам же город в основной представлял собой вытянутый с севера на юг уличный базар, вокруг которого теснились, лепясь друг к другу, гордые здания с фронтонами. Там же находилась и почтовая станция. В немецких землях город обрел известность девятнадцать лет назад, когда герцог Георг Богатый женился на дочери польского короля и сделал свою свадьбу поводом для величайшего торжества, которое когда-либо праздновали в Германии. Ландсхут все еще жил этой славой.
Поскольку в городе был лишь один монастырь — того самого ордена, что так не нравился и Лютгеру, и Леберехту, — они, как и прочие приезжие, предпочли заночевать на почтовой станции, напротив высокой колокольни. Один взгляд на шпиль этого сооружения вызывал у многих людей головокружение.
Был уже вечер, когда они заняли свои комнаты, и Леберехт незаметно шепнул Марте, что ей лучше оставаться у себя, потому что монахиням не пристало переступать порог трактира. Позже он принесет ей чего-нибудь поесть.
На ужин подали кровяные и ливерные колбасы и кислую капусту, которой славилась эта местность, — настоящий пир после монастырской пищи последних дней. Еду запивали красным бургундским, из винограда, который особым образом выращивался на холмах вокруг города.
Профессор из Рима с восторгом отдал должное колбасам, но, попробовав местное вино,
