— Быстрая инквизиция, как говорится.
Остальные кивнули.
Понятное дело, что сообщение кардинала задело Леберехта больше всех. Марта заметила беспокойные движения его рук, но не решилась задавать вопросы при гостях.
Обращаясь к кардиналу, Леберехт осведомился:
— Это касается астрономов, столь опасным образом возбудивших недоверие курии, или астрологов?
— Учитывая то, что толкование светил основывается на языческой науке…
Альбани перебил его:
— В том, что касается знаний, астрология и астрономия едины; различны лишь выводы, которые делают на основе своего знания астрономы и астрологи. Наука о светилах и теология не сразу стали враждебны друг другу. Порой астрономы являются даже слугами теологов. Папа Лев X привлекал и теологов, и астрономов для того, чтобы реформировать наш календарь.
Леберехт становился все беспокойнее, каков был результат? — спросил он.
Кардинал Лоренцо хихикнул и ответил за Альбани:
— До сих пор мы все еще считаем дни по тому календарю, который был создан во времена Юлия Цезаря. Во всяком случае, астрономы и теологи не нашли лучшего решения, поэтому Лев оставил проблему Адриану, Адриан — Клименту, Климент — Павлу, Павел — Юлию, Юлий — Марцеллу, а тот — моему дяде Павлу, а Павел — Пию. Но Пий IV больше интересовался лошадьми и литературой, Эпиктетом и стоиками, чем решением математических проблем. Ведь реформа календаря — величайшая задача в истории человечества. — И, обращаясь к Паоло Сончино, добавил: — Вы согласны со мной, уважаемый математик?
Сончино провел рукой по своим вьющимся волосам и ответил:
— Ну конечно, господин кардинал. Я предпочел бы второй раз просчитать чертежи собора Святого Петра, чем христианский календарь. В ходе последних полутора тысяч лет Пасха и дни святых так сдвинулись, что благочестивый христианин начинает спрашивать себя: вознесся ли наш Господь Иисус на небо до или после Рождества? В настоящее время к этой проблеме приступили две умные головы: Луиджи Лилио и Кристоф Клавий, молодой иезуит из Германии.
Леберехт насторожился:
— Как, вы сказали, имя немецкого иезуита?
— Клавий. Иезуит, невысокий, но с большой головой. Я встретил его пару лет назад в Болонье. Сейчас он преподает, насколько позволяет время, в Колледжио Романо.
Между тем и Марту охватило беспокойство. Она умоляюще взглянула на Леберехта, и у того мгновенно вылетел вопрос, как 'аминь' после 'патерностер':
— А вы знакомы с ним, этим Клавием? Я имею в виду, что Клавий — имя из латинских, какие охотно берут себе ученые. Если же перевести его буквально, то Клавий означает…
— Шлюссель, — сказал мессер Сончино.
— Шлюссель? — Карвакки посмотрел сначала на Леберехта, потом перевел взгляд на Марту.
Марта, побледнев от волнения, уставилась в пустую тарелку. Прошлое настигало ее с каждым мгновением. Она надеялась сбежать от него вместе с Леберехтом, начать новую жизнь. И теперь ей довелось узнать, что ее собственный сын, который смертельно враждовал с ее возлюбленным, живет в этом городе.
Для Карвакки все это не осталось незамеченным, но он счел, что в таком затруднительном положении лучше промолчать.
— Так выпьем же за то, чтобы конец света никогда не настал! — провозгласил он.
Глава IX
Гений и безумие
Осень в том году выдалась дождливая и холодная, но работы на строительстве собора Святого Петра шли безостановочно. Поскольку сумерки опускались на город уже при звуках 'Ангелус', Карвакки приказывал зажигать костры и факелы, которые согревали людей и освещали строительную площадку, превращая ее в призрачную театральную сцену. Деньги за отпущение грехов, текущие из Германии, и пилигримы, оттуда же приходящие, так наполнили кассы Ватикана, что Пию IV, в отличие от своих предшественников, не пришлось заботиться о завершении грандиозного строительства.
Карвакки сделал Леберехта своей правой рукой — бригадиром каменотесов, что вызвало крайнее недовольство среди работников постарше, так как некоторые из них давно рассчитывали получить это место. К чести Карвакки, он не забыл о своем долге в сто гульденов, благодаря которым смог бежать из Германии, а затем обосноваться во Флоренции. Спустя несколько дней после прибытия Леберехта в Рим он выплатил эту сумму со всеми процентами.
С помощью мастера Леберехту удалось снять дом между Пантеоном и Сапиенцей, принадлежавший некогда дочери Папы Юлия II, того твердого как сталь понтифика, который был самым значительным и, наверное, самым щедрым меценатом. После его смерти сочтены были и дни его дочери в этом квартале, и с тех пор дом трижды или четырежды менял владельцев; в последний раз — при понтифике инквизиции Павле.
Марта и Леберехт не возражали, когда священник из церкви Сан Луиджи предложил очистить дом от зла и всех нечистот (пары мокриц и тараканов) с помощью камфары и ладана, а также благочестивых слов. В завершение своей благодатной миссии падре совершил крестное знамение над молодой парой и произнес на латыни:
Последние слова заставили Леберехта вспомнить о книге Коперника. Между двумя стропилами под крышей дома он нашел укромное местечко для хранения книги, но и оно показалось ему недостаточно надежно защищенным от сыщиков инквизиции, так что нужно было подумать о другом тайнике.
Леберехт и Марта жили теперь как муж и жена, скорее уединенно, и их счастье было бы совершенным, если бы каждый из них не нес с собой свою собственную судьбу, которая его тяготила.
Что касается Марты, то женщину мучил вопрос: надо ли ей открыться своему сыну Кристофу, иезуиту Клавию, в судьбе которого в определенном смысле она была виновата? Но здесь крылась большая опасность, ведь этот шаг, более чем любой другой, мог загнать ее в силки инквизиции.
В отличие от Марты Леберехт был полностью поглощен своими задачами на строительстве собора Святого Петра. Он надзирал за пятью сотнями каменотесов, большую часть которых преимущественно составляли итальянцы, но также немцы, испанцы из Неаполитанского королевства, флорентийцы, миланцы и ремесленники из герцогства Савойского, коих погнала на юг суровая зима.
Несмотря на свою молодость, Леберехт сравнительно быстро добился уважения работников. Причины тому были разные: во-первых, он кое-что смыслил в ремесле каменотесов, а во-вторых, ему помогали способности к языкам, позволяя говорить с людьми на всех возможных наречиях. И в довершение всего имела значение его внушительная внешность: бригадир был выше большинства своих подчиненных на целую голову.
Леберехт ничего не желал столь страстно, как во время работы встретиться с великим Микеланджело, но с того времени, как он заступил на свое место, мастер больше не появлялся на стройке. Карвакки сообщил, что того поразила изнурительная лихорадка и он едва ли в состоянии передвигать ноги. К тому же — и это главное — подчас Микеланджело бывает в таком состоянии, что ему трудно находить верные слова.
И тем больше уважения питал Леберехт к чертежам и наброскам, сделанным рукою мастера, которые он ежедневно разворачивал на своем столе в строительном бараке. Жирными линиями, начертанными сангиной, мастер фиксировал конфигурации и сечения, а нередко и детали, размерами не более ладони, словно занимался надгробным памятником, а не величайшим произведением архитектуры.
Строительный барак располагался за папским дворцом, рядом с входом в грот, откуда открывался вид
