Тем временем слухи о конце света достигли Ватикана. На лесах собора Святого Петра трепетали записки с крамольным содержанием:
Раздраженный
К сетованиям, раздававшимся преимущественно в богатых кварталах, на Пинции и Яникуле, примешивались голоса бродячих артистов, которых в этом городе было множество. Они заполонили улицы, привлекая обывателей задорными песнями, танцами и пьесами. У фонтана на Пьяцца Навона неаполитанские хозяева балаганов, бежавшие от испанской инквизиции, представляли бесстыдные живые картины, которые никогда прежде не отваживались показывать, потому что те были направлены против нравственности и учения Церкви. Но теперь, подбадриваемые зрителями, они дали волю беспутству, приняв неподвижные позы и представив 'Тайную вечерю', как она была написана Леонардо. Поскольку 'апостолы' были как две капли воды похожи на своих прототипов, все взоры привлекала к себе неодетая девушка, исполнявшая роль Господа Иисуса. С быстротой молнии фигляры на глазах у публики перегруппировались и создали новую картину, бесстыдством не уступавшую первой. При этом стол, за которым была представлена 'Тайная вечеря', служил помостом. На нем, привязанные к позорному столбу, стояли мужчина и красивая женщина, оба — в женской одежде. Платье мужчины было высоко подобрано, обнажая самый символ мужественности, а платье утонченной дамы позволяло видеть все, что демонстрирует похотливая женщина. Сцена напоминала о случае времен Папы Александра VI, когда куртизанка Корсетта связалась с одним церковником, который ходил в женском платье и носил имя Черная Барбара. Когда обман открылся, оба были в подобном виде выставлены у позорного столба.
В нескольких шагах от них неистово отплясывала молодежь. Эти танцы были более дикими, чем во времена Сакко ди Рома или любой другой войны: танцоры, нисколько не стесняясь, терлись своими похотливыми телами друг о друга, совершая движения, какие делают мужчина и женщина в целях продолжения рода. В отличие от медленных танцев и танцев с прыжками, радовавших народ в течение столетий, танцующие стояли не рядом друг с другом, но лицом к лицу, так что одна уже эта поза порождала греховные мысли.
Честные граждане, чей внешний вид изобличал наличие у них денег или благосостояние, среди бела дня подвергались нападениям разбойников, которые избивали, связывали их, отнимали одежду и деньги, а потом, подвесив на деревьях или воротах, разжигали под жертвами огонь и потешались, глядя на их извивающиеся тела.
На богатых улицах, таких, как Виа Джулия, срывали крыши с домов, вышибали окна и двери, а владельцев, если те оказывали сопротивление, убивали. Власти, смотрители и солдаты не только бездействовали, но даже принимали участие в этих набегах. Пуще всего доставалось от черни доминиканцам, которые состояли на службе у инквизиции. Их монастыри штурмовали, а монахов до изнеможения гоняли по городу; иным перерезали глотку. Те, что были известны инквизиторскими приговорами, были задушены красными чулками и брошены на улицах и площадях.
Из страха перед грабителями и убийцами римляне баррикадировались в своих домах. Папа Пий приказал выставить перед своим дворцом удвоенные караулы, его примеру последовали господа кардиналы и пользующиеся их расположением куртизанки.
Последние из тех, кто не верил слухам о конце света, переменили свое мнение уже на следующий день, когда в разных районах города в большом количестве появились змеи — животные дьявола. Женщины спасались бегством, а храбрые мужчины с факелами и мечами вступали в борьбу, рубя и сжигая чудищ. И хотя змеи обыкновенно избегали огня, в местах, где их жгли, собиралось все больше этих тварей, и предсказатели объявляли это знаком того, что Рим уже во власти дьявола.
В монастыре Минервы случилось другое чудо. Брат третьего ордена проповедников, маленький горбатый человечек, скончался в преклонном возрасте, достигши почти ста лет. Проповедники положили его в простой деревянный гроб, который установили для прощания в монастырской церкви. Едва это случилось, как мертвый горбун начал выпрямляться, вытягиваться и ломать гроб, не возвращаясь при этом обратно к жизни. Монахи-проповедники утверждали, что у покойного брата по обе стороны лба выросли рога, словно это был сам дьявол. Тогда они сожгли его тело, а пепел развеяли над Тибром.
У сторожей катакомб на Аппиевой дороге тайно покупались подземные ходы, расположенные в трехстах футах под землей, которые были, пожалуй, единственной возможностью избежать смертельной катастрофы. И вышло так, что сторожа катакомб, до этого момента относившиеся к беднейшим из бедных, вдруг разбогатели и могли теперь предаваться праздности, о чем всегда мечтали.
Настало время обжорства и пьянства. Как будто оставив за плечами годы лишений, нужды и голода, люди, как никогда прежде, стали предаваться радостям застолья. Казалось, они стремились за короткое время впихнуть в себя все то, что раньше могли увидеть лишь во сне и грезах. Мясо, морские гады и экзотические фрукты, редко стоявшие на столе даже у зажиточных людей, теперь пользовались большим спросом, а рыбаки и торговцы из Остии и Кампаньи не успевали поставлять продукты.
К тому же настроения становились все необузданнее, все неприятнее и агрессивнее, а в том, что касалось нравов и приличий, курия с каждым днем все больше теряла свое влияние. На простых священников и кардиналов, сопровождаемых телохранителями и слугами, нападали прямо посреди улицы и отнимали у них драгоценности; если же таковых не имелось, то разбойники снимали с них одежды.
Простой народ потерял всякое уважение к власти. Да что там, ненависть дошла до того, что каждому, превосходившему в чем-либо другого — будь то положение, богатство или влияние, — приходилось опасаться за свою жизнь. Народ жил в угаре разнузданности, и даже те, кто по своему благочестию или из- за пренебрежения к любой науке не верил в проклятие Коперника, были охвачены общим настроением.
Разумеется, больше всего страдала от предсказания сама Святая Матерь Церковь. Священники стали предметом насмешек. Из страха разграбления они держали церкви закрытыми. Монахи и монахини снимали свои сутаны; забыв о целомудрии и бедности, они бросали монастыри, оскверняли священные места, развратничая на алтарях или глумясь над изображениями святых.
В Риме царил хаос, и хаос этот еще больше осложнял Леберехту поиски Марты. Прошло уже три дня, как она пропала. Казалось, ее поглотила земля. У кого бы он ни спрашивал, никто ее не видел. С помощью Карвакки Леберехт установил контакт с курией и инквизицией, но и там получил лишь отрицательные ответы.
Недалеко от его дома, на полпути между Пантеоном и церковью Санта Мария-сопра-Минерва, на кровле высокого дома жила одна старая седовласая женщина, которую он часто встречал на улице. Жильем ее была деревянная хижина на плоской крыше, которая давным-давно вдруг выросла здесь, как яркий гриб из земли. А поскольку о Кассандре (так звали старуху) поговаривали, что она имеет второе лицо, хозяин дома оставил ее. К тому же ее жилище, как и она сама, никому не мешало.
Кассандра жила тем, что давали люди, приходившие к ней, чтобы узнать, что сулит им будущее. Но теперь, когда ожидался конец света, едва ли кто-нибудь пользовался ее услугами.
Отчаявшись хоть что-нибудь узнать о Марте, Леберехт на четвертый день своих поисков отправился к ясновидящей, чтобы расспросить о судьбе возлюбленной. Когда он постучал в дверь покосившейся хижины, над крышей завывал ледяной ветер. Кассандра лежала в кровати, в какой-то загородке, похожей на те деревянные клети, где держат птицу. В хижине не было возможности развести огонь, поэтому старуха укрылась всей одеждой, которая у нее была.
После того как Леберехт рассказал о своей беде, Кассандра объяснила, что для гадания ей потребуется печень только что забитой овцы. В другой ситуации Леберехт высмеял бы старуху и ушел бы, но теперь с готовностью отправился на ближайшую бойню, купил овечью печень и вернулся с окровавленным куском к Кассандре.
