По этому поводу среди кардиналов завязалась яростная полемика, что привело к образованию двух партий. Большинство пурпуроносцев объединилось вокруг великого инквизитора и поносило древних философов, даже если те, возможно, выражали мысли Церкви, в то время как меньшинство, и прежде всех государственный секретарь Гамбара, хотели призвать их в свидетели истины христианского учения.
Дискуссия уже готова была потеснить саму причину собрания тайной консистории и, как таковая, велась все безудержнее, a
Фредерико, кардинал Капоччио, который оказался на стороне проигравших с Гамбарой и тремя другими кардиналами, начал плакать, прикрывая лицо руками, дабы никто из присутствующих не заметил неудачи. Но его затея не удалась, поскольку государственный секретарь, вероятно, из мести,
— Отчего же мне нельзя плакать, — всхлипывал Капоччио, — если даже Господь наш Иисус не боялся лить слезы?
— Господь наш Иисус не хныкал, — с едкостью возразил Гамбара, — плач не пристал мужчине. Лишь женщины рождены для плача, как сказал еще Еврипид, а у спартанцев мужчина, который хотел поплакать, должен был нарядиться в женское платье.
— И все же наш Господь Иисус плакал, — настаивал Капоччио. — При воскресении Лазаря он проливал слезы. Или вы хотите сказать, что Новый Завет говорит неправду?
— Я далек от этого, — возмутился государственный секретарь. — Но Господь наш плакал не от грусти, что Лазарь умер, а оттого, что он должен был пробудить его от смерти к жизни, то есть снова вернуть этого несчастного из спокойного места, где тот пребывал, обратно, к тягостям и убожеству человеческой жизни.
Патер Ганцер из миноритов измученно оглядел круг высоких господ. Явно не согласный с услышанным, он после довольно продолжительной паузы робко заметил:
— Святой Епифаний говорит:
— Нет, нет и нет! — разгорячился Даниеле Роспильози, исследователь дьявола и титуляр Санто Спирито. — Святой Амброзий пишет, что Господь, прежде чем воскресил Лазаря, плакал, дабы своими слезами смыть грехи умершего. А святой Бернар даже утверждает, что Господь в это мгновение оплакивал грехи
Между тем великий инквизитор пронзительным голосом продолжал:
— Так не пойдет, господа
И, обращаясь к Папе, который с безучастным видом сидел в своем кресле, словно все это его не касалось, великий инквизитор сказал:
— Пусть ваше святейшество решит, кто из святых более компетентен в делах слез!
Опасаясь, что Папа может принять требование доминиканца как повод для принципиального обсуждения рангов святых, церемониймейстер Иоганнес Кустос напомнил о причине тайного собрания и зашикал:
—
В ответ на это Папа выпрямился в своем кресле, простер руку и, указывая на старого Капоччио, велел:
—
Капоччио повиновался.
В последовавшей дискуссии Станислаус Ондорек, профессор эсхатологии из Кракова, упомянул 'Откровение' святого Иоанна, где трубят семь труб. Третья труба имеет удивительные параллели с
— Следовательно, — возразил математик Паоло Сончино, — святой Иоанн и астроном Коперник расходятся лишь в оценке масштабов ожидаемой катастрофы.
— Ваше утверждение верно и ошибочно одновременно! — воскликнул Кристоф Клавий, который до этого молчал. — Ведь у Иоанна звезда или комета лишь провозвестник Страшного суда, она не противоречит христианскому учению. У Коперника же, напротив, столкновение звезды с Землей означает конец всего человечества, грешников и праведников, а для Страшного суда не остается места.
Сончино презрительно усмехнулся:
— Уважаемый коллега из общества Иисуса, остается только выяснить, кому надо больше доверять — древнему философу или современному ученому?
Замечание математика вызвало беспокойство у кардиналов и клерикалов. Папа тяжело задышал. Великий инквизитор угрожающе поднял руку, затянутую в алую перчатку. Монсеньор Пачиоли закашлялся. Исследователь дьявола Роспильози схватился за свою нюхательную бутылочку. Кардинал Капоччио задремал.
— Вам известно, что ваш коварный вопрос содержит в себе ересь! — прошипел великий инквизитор.
— А вам известно, что все, что говорится на тайной консистории, считается как бы несказанным! — возразил Сончино.
— Еретик! — воскликнул на это великий инквизитор.
— Лицемер! — последовала реплика Сончино.
— Проклятие тебе и всем приверженцам языческой цифири!
— Проклятие доминиканскому сброду! Тьфу, черт!
Вероятно, именно последние слова заставили смолкнуть раздраженный ропот. И, словно среди них оказался нечистый, каждый начал оглядывать другого с головы до пят, как пристало бы только шлюхам с Трастевере.
Это оскорбительное замечание по поводу великого инквизитора легко могло привести Сончино в застенки инквизиции, но математик знал, что Папа простер над ним охраняющую длань. Пий V, конечно же, хотел когда-нибудь завершить строительство собора Святого Петра и нуждался в его знаниях и его счетном искусстве.
Поэтому, когда Сончино в поисках помощи взглянул на него, Папа отреагировал непроизвольным движением руки в сторону великого инквизитора и, успокаивая его, воскликнул:
После того как снова восстановился покой, слово взял седой старик. Это был Луиджи Лилио, мудрец в области медицины и гений астрологии. Лилио, влюбленный во время, как в соблазнительную женщину, но при этом говоривший, будто он ничто не ценит меньше, чем время, много лет жил в башне Ветров, в Ватикане, и по заказу Пап занимался реформой календаря. От всех этих цифр и календарных событий — начиная с первого человека, Адама, и до Пия V, — он стал странным: с пристрастием спорил с кем-то невидимым, который ни в коей мере не уступал ему в образованности и знаниях, — и поэтому многие утверждали, что это не кто иной, как его
