Стоял один из тех ужасных дней, когда воздух в Риме был сырой, как в прачечной, а с крыш и деревьев капало, будто недавно прошел дождь. Весь город был окутан желтовато-мутной дымкой.
Чтобы подняться на крышу, а затем на большую ротонду, которая была теперь в лесах, требовались немалые усилия, поэтому Леберехт избегал более одного раза в день совершать утомительный путь по стоптанным деревянным ступеням и приставным лестницам.
Поднявшись на крышу, он повернул на запад, к строящемуся куполу, прятавшемуся за хаосом балок, шестов, досок, канатов, цепей и лестниц.
— Леберехт! — донеслось с самой высокой платформы. — Поднимайся сюда!
Леберехт не видел никакого смысла в приглашении своего наставника, но послушался и вскарабкался по лестницам и балкам туда, где, сидя на доске, его ожидал Карвакки. Рядом с мастером выстроился целый ряд маленьких глиняных кувшинчиков, из тех, какие резчики по камню носят на поясе, чтобы увлажнить пересохшую глотку. Но сейчас эти кувшинчики были наполнены вином.
— Выпей за здоровье моего перворожденного сына! — Он протянул Леберехту глиняный кувшинчик. Леберехт взял его, чтобы не портить хорошее настроение Карвакки.
— Я счастлив, — сказал Карвакки заплетающимся языком, — кажется, никогда я не был так счастлив, как сегодня.
Слова наставника о счастье особенно тронули Леберехта, находившегося в прямо противоположной ситуации: он чувствовал себя несчастным как никогда. Молодой человек промолчал и окинул взглядом Вечный город.
Карвакки, который принимал близко к сердцу переживания Леберехта, пробормотал:
— Я ведь знаю, что ты чувствуешь, мой мальчик, но жизнь продолжается. Давай, сделай еще глоток!
Леберехт отвел в сторону руку Карвакки.
— Они предложили мне высокий пост, — сказал он, устремив взгляд вдаль. — Они хотели предложить мне доходное место, сделать меня официалом или титулярным архиепископом, лишь бы я заткнулся. Сегодня ночью сгорел их новый календарь.
— Ты шутишь!
— Это правда, даже если звучит как шутка. Я ведь как раз иду от Гамбары.
Карвакки помотал головой и рассмеялся.
— Представляю тебя в красной сутане: Леберехт, кардинал Хаманн! Слишком забавно. И ты согласился?
— Конечно нет! — возмутился Леберехт. — Они хотели купить меня и заставить молчать. Не понимаю… — Голос его дрожал. — и что ты собираешься делать? — спросил Карвакки, продолжая налегать на вино.
— Что касается книги Коперника и реабилитации моего отца, то я понял, что одному человеку невозможно противостоять инквизиции. Мне кажется, что
— Тебе нужно отвлечься. Ты должен переключиться на что-нибудь другое. Какая польза с того, что ты неделями прячешься в своем бараке? Пойдем на Трастевере! Там лучшее вино и самые красивые девочки. У меня есть повод праздновать! Сегодня — счастливейший день в моей жизни!
Леберехт поднялся.
— Не обижайтесь, если я не смогу разделить с вами все эти шалости. Я не хочу лишать вас веселья. Возможно, в другой раз…
И он приготовился к трудному спуску.
Когда Леберехт спустился, каменщики, резчики по камню и носильщики, которые работали на кровле собора Святого Петра, как зачарованные смотрели вверх. На том месте, где ротонда переходила в купол, Карвакки озорно, словно фавн, пританцовывал на лесах, держа в каждой руке по глиняному кувшинчику.
Он что-то кричал зрителям с высоты, но никто его не понимал. Тогда он поставил кувшинчики в сторону, приложил обе ладони ко рту и сделал шаг вперед, чтобы повторить зов. При этом он поскользнулся, закачался и, словно подбитая птица, устремился вниз, несколько раз перевернувшись. Казалось, он хочет взлететь.
Вопль сотен глоток пронесся над широкой кровлей, когда тело Карвакки ударилось о камни. Потом все смолкло.
Прошли недели со смерти Карвакки. Леберехт взял на себя тяжкую задачу сообщить Туллии о смерти ее мужа. Вопреки ожиданиям Туллия приняла это известие с завидным самообладанием. Молодая женщина сказала, что, если так суждено судьбой, она вынесет это испытание.
Такая реакция повлияла и на Леберехта. С этого дня его скорбь стала иной. Не то чтобы Леберехт перестал печалиться вовсе, но теперь он был готов смириться со своей судьбой. Молодой человек заботился о Туллии и ее ребенке и, казалось, даже стал забывать о собственных страданиях.
Вслед за длинной промозглой зимой мгновенно наступила светлая, сияющая красками весна. В один из весенних дней, способных выманить из нор даже самых закоренелых нелюдимов, Леберехт собрался осмотреть Колизей, древний амфитеатр Флавиев, частично разрушенный и превратившийся в каменоломню, из запасов которой население Рима возводило себе дома и дворцы.
Леберехт выбрал утомительный, но более короткий путь через Кампо Ваччино — коровье пастбище, заросшие травой руины, под которыми скрывался Forum Romanum. Раз в неделю здесь проводилась ярмарка скота. И тогда к обломкам колонн привязывали коров и буйволов, а свиньи, похрюкивая, грелись на солнышке на мраморных ступенях. Над Триумфальной аркой Тита высилась башня — остатки замка ненавистной семьи Франджи-пани. Перед ней поднимался нагроможденный из древних камней постоялый двор, довольно запущенный, где обретались преимущественно слуги и торговцы скотом.
Около полудня, когда посетителей ярмарки потянуло на развлечения, перед постоялым двором появилась труппа бродячих актеров в пестрых костюмах. Услышав громкую музыку, Леберехт невольно вспомнил о своей бедной сестре Софи, которая примкнула к такой же труппе, подошел поближе и пробился в первые ряды зрителей.
Но эта труппа не представляла ничего чудовищного. Все взоры привлекала прелестная рыжеволосая девушка в длинном зеленом платье, бившая в бубен над головой. Она была молода, едва ли восемнадцати лет, но не юность и не красота ее бросились в глаза Леберехту, а зеленое платье. И чем дольше он его рассматривал, тем больше уверялся в том, что платье это принадлежало Марте. Это было то самое платье, в котором она была на празднике у кардинала Карафы.
Мгновение Леберехт стоял как вкопанный, а потом, когда зрители начали аплодировать, внезапно подскочил к танцовщице, схватил ее за волосы и крикнул:
— Как к тебе попало это платье?
Девушка закричала, пытаясь высвободиться, и артисты со всех сторон кинулись ей на помощь. Но прежде чем дикая сутолока перешла в потасовку, вмешался рослый мужчина с длинными темными волосами.
— Мессер, что вы хотите от моей дочери? — обратился он к Леберехту. — Да, мы всего лишь актеры из республики Генуя, но это еще не дает вам права поднимать руку на мою дочь.
Леберехт, сощурившись, изучал генуэзку.
— Мне ничего не нужно от девушки, — сказал он, — я только хочу знать, откуда у нее это платье.
— Она не украла его, если вы это имеете в виду! — вспылил руководитель труппы. — Мы, актеры, бедные, но честные люди.
Леберехт вздохнул.
— Я знаю, — примирительно произнес он и, поскольку ему вдруг показалось это важным, добавил: — Моя родная сестра работает в труппе Роберто Альдини из Милана. Он взял сестру, когда все ее отвергли.
Артист отступил на шаг и уже спокойнее спросил:
