Жюльетт поднялась, и Клаудио послал ей воздушный поцелуй.
Спускаясь, Жюльетт почувствовала возбуждение, засосало под ложечкой, она словно сошла с ума. Ей так не хватало этих ощущений! Почему же, ради всего святого, она должна сопротивляться этому, если для Бродки она перестала быть желанной?
Когда Жюльетт вошла в ресторан, Клаудио уже ждал ее. Поиски места для парковки длились на этот раз гораздо дольше.
— В Риме существует только один разумный вид транспорта, и это — мотороллер! — Лицо Клаудио сияло. Он поцеловал ее в щеку и произнес: — Я ждал тебя здесь каждый вечер в течение целой недели. — Наблюдая, как Жюльетт усаживается за стол, за которым они сидели в первый вечер, он добавил: — Потом я решил, что все кончено.
— Этим ты обязан себе, — заметила Жюльетт.
— Я знаю. — Клаудио смущенно водил пальцем по столу. — Я сделал большую ошибку, и мне нет прощения. Ты очень сердишься, Джульетта?
— Да.
— Та девушка в подъезде была puttana, понимаешь? Одна из многих «артисток» и «моделей», которые за хорошие деньги скрашивают досуг одиноким мужчинам.
Жюльетт весело разглядывала Клаудио.
— Это было так необходимо?
Клаудио пожал плечами.
— Я пришел в отчаяние, когда ты сказала, что между нами все кончено. Она же была под боком, она этого хотела. Кроме того, я был пьян. А вообще-то, я не пью. — Он сглотнул.
Подошел официант, и они сделали заказ: Жюльетт попросила принести салат, Клаудио — пасту и минеральную воду.
— Как ты жила все это время? — спросил Клаудио.
— С тех пор как мы виделись в последний раз, многое произошло. Нашлись картины из моей галереи в Мюнхене. Их как следует упаковали и доставили в наш пансионат.
— Невероятно!
— Да. Однако, к сожалению, была одна загвоздка. Позвонил некто и поставил два условия. Мы должны были исчезнуть из Рима и вернуть микрокассеты, которые достались нам совершенно случайно. Ты помнишь?
— Конечно. Насколько я понимаю, на требования вы не согласились.
— Верно.
— Это опасно, Джульетта! Только вчера арестовали смотрителя музея Бруно Мейнарди. Сегодня об этом сообщили агентства новостей.
— Арестовали? По какой причине?
— Он хотел положить в банк двадцать пять миллионов лир — фальшивых. Готов спорить, что за этим стоит ватиканская мафия.
От колодца на Пьяцца размеренным шагом шел мужчина, с которым Жюльетт была знакома и который, как всегда, притягивал к себе взгляды: Пауль Шперлинг. Как обычно, на нем была широкая рубашка навыпуск, поверх нее — цепочка с большим медальоном. На голове — шляпа.
Жюльетт немного смущал тот факт, что она опять была здесь в сопровождении другого мужчины. Она не знала, случайно или намеренно Шперлинг прошел к своему столику сбоку, а не прямо, — чтобы не идти мимо Жюльетт и Клаудио. В любом случае он занял место в дальнем углу и повернулся к ним спиной, давая понять, что ему совершенно не интересно, с кем сейчас Жюльетт.
Клаудио заметил внимание своей спутницы к писателю, однако промолчал. Осторожно накрыв ее руку своей, он лишь сказал:
— Что мне сделать, чтобы доказать мою любовь к тебе, Джульетта?
Его слова звучали трогательно, хотя и были произнесены из желания немного приукрасить свое чувство. Но как бы там ни было, мальчик старался сделать все, чтобы завоевать ее снова, и Жюльетт испытала к нему благодарность. Она не отдернула руку и долго молчала, глядя в его большие темные глаза.
— Я хочу… — начала она, но не успела закончить фразу, потому что официант принес заказ.
Не обращая внимания на свою пасту, Клаудио спросил:
— Что ты хочешь, Джульетта?
— Я хочу с тобой переспать, — ответила Жюльетт, словно это было само собой разумеющимся. Она говорила так громко, что Клаудио огляделся по сторонам, проверяя, не услышал ли кто.
— Причем немедленно, — добавила Жюльетт.
Клаудио посмотрел на нее. Затем отодвинул тарелки в сторону, положил на стол две купюры и сказал:
— Пойдем!
Выйдя из ресторана, они сели на мотороллер. Жюльетт обеими руками крепко держалась за Клаудио, пока тот вел свою «ламбретту» сквозь плотный вечерний поток автомобилей к своей квартире в районе Трастевере. Когда они поднялись наверх, Клаудио распахнул дверь, подхватил Жюльетт на руки и отнес ее в спальню. Затем упал на кровать вместе с Жюльетт.
Она застонала от наслаждения, когда Клаудио начал ее раздевать. Он казался ей маленьким мальчиком, который разворачивает подарок и давно знает, что внутри, но это ни капли не умаляло его радости, совсем наоборот.
Клаудио провел губами по обнаженному телу Жюльетт, не пропуская ни единого сантиметра. Когда он добрался до бедер, Жюльетт выгнулась дугой.
— Иди сюда! — нетерпеливо прошептала она. — Иди же сюда, наконец!
Они любили друг друга с неукротимой страстью. Затем, запыхавшись, лежали в объятиях друг друга. Их тела дрожали.
Первой заговорила Жюльетт:
— Ты только что осчастливил вдову.
Клаудио приподнялся на локте и с недоумением посмотрел на нее.
— Что ты имеешь в виду, Джульетта?
— Ты все правильно расслышал. Я вдова. Мой муж совершил самоубийство.
— Я думал, твой муж парализован и прикован к инвалидной коляске.
Жюльетт кивнула.
— Кто хочет расстаться с жизнью, всегда найдет способ.
— Мне очень жаль, — сказал Клаудио и, собравшись с духом, спросил: — А этот Бродка? Ты его еще любишь?
Жюльетт промолчала, но Клаудио верно понял ее молчание. Помедлив, он задал простой вопрос, который давным-давно должна, была задать себе Жюльетт:
— Что же будет с нами?
Жюльетт долго смотрела на Клаудио, потом перевела взгляд на террасу. В сумерках загорались огни города.
Ответа она не знала.
В комнате не было окон, а потолок оказался настолько высок, что его не было видно, и оттого становилось как-то не по себе. В отличие от всех остальных комнат Ватикана, у этой не было названия, по крайней мере, столь звучного, как, например, Сала делле Музе, Габинетто дель Канова или Сала дегли Индирицции. Те немногие люди, которые знали о существовании этой тайной комнаты, называли ее просто Сала сенца Номе, то есть «комната без имени», и тому были свои причины.
Лео X, обладавший роскошью и величием папы из рода Медичи, велел расширить эту комнату, возникшую в результате пристроек между двух внешних стен, и расписать ее непристойными фресками. Чтобы доставить ему и его друзьям удовольствие, стены разрисовали резвящимися обнаженными женщинами, часто в непристойных позах, из-за чего последователь Лео велел закрасить грешные изображения известью. Но известь не держалась на грехе, она осыпалась подобно добрым намерениям, и
