— Дальше ничего, Бельфегор.
Тот недоуменно покачал головой.
— Признаться, я не понимаю, к чему вы клоните. А как ему нужно было реагировать? Человек чувствовал себя виноватым, поскольку именно он наполнял бокал вином!
— В любом случае нет никакого сомнения в том, — снова вмешался Смоленски, — что отравить должны были меня, а не Шермана. Я требую тщательного расследования!
— А кто будет вести расследование? Может быть, римская уголовная полиция? Вы же знаете, что преступление, совершенное на территории государства Ватикан, не подлежит итальянской юрисдикции.
— Не нужно напоминать мне об этом, Бельфегор! Как государственный секретарь, я более чем знаком с положением дел.
— Хотите сделать из трагедии скандал? Уже и так достаточно журналистов, сующих нос в наши внутренние дела. Эти ищейки представляют для нас большую опасность. Мне выразиться яснее? Кстати, что вы можете сказать о случае с Бродкой?
Смоленски смутился и уклончиво ответил:
— Дело движется, Бельфегор. У нас все под контролем.
Кардинал Шперлинг закрыл лицо руками, чтобы скрыть гнев. Ни для кого не было секретом, что Шперлинг и Смоленски терпеть не могли друг друга. С одной стороны, это было обусловлено разницей характеров, а с другой объяснялось тем, что оба считали себя соперниками в одном деле.
— Где находятся кассеты? — спросил кардинал Шперлинг, по лицу которого было видно, что он с трудом сдерживает ярость.
— К сожалению, все пошло не так, — ответил государственный секретарь, — но моей вины в этом нет.
— Конечно нет, — насмешливо произнес Шперлинг.
— Записи по-прежнему находятся у этого репортера.
— У Бродки?
Смоленски кивнул и бросил взгляд на Фазолино, чтобы тот помог ему ответить на неприятный вопрос.
— Да, именно так и есть, — подтвердил Фазолино. — Мы вернули спутнице Бродки, хозяйке галереи, подмененные картины. Разумеется, анонимно. К пакету прилагались два билета на самолет до Мюнхена. Мы следили за обоими вплоть до вылета. Однако Бродка не выполнил наше требование вернуть кассеты в обмен на картины.
Тут кардинал курии Шперлинг вскочил со своего стула. Заложив руки за спину, он стал мерить тяжелыми шагами безымянную комнату. Все присутствующие ждали, что сейчас последует вспышка сильной ярости и Шперлинг — в этом ему поможет его полнота — начнет так кричать, что от стен будет отражаться эхо.
Однако ничего не произошло. Кардинал курии просто побледнел и, обращаясь к Смоленски, спросил:
— Итак, они покинули Рим?
— Совершенно точно, Бельфегор.
Походив достаточно долго взад-вперед по комнате и успокоившись, кардинал курии Шперлинг вернулся на свое место.
— Этот Бродка и его любовница, конечно же, понимают, какое значение имеют кассеты, оказавшиеся у них в руках. Но как могли столь важные записи попасть в чужие руки?
Смоленски поглядел на Альберто Фазолино, тот откашлялся и сказал:
— Повсюду есть паршивые овцы, в первую очередь это касается домашней прислуги. Мой продажный слуга украл у меня кассеты. Однако я уверен, что он даже не догадывался об их ценности. Всевышний покарал его. Арнольфо Карраччи мертв.
Кардинал Энрико Фиоренцо начал неистово креститься, но, увидев, что все на него смотрят, бросил это дело на полдороге, понурился и стыдливо уставился в стол. Но тут же подскочил, ибо разъяренный Шперлинг ударил кулаком по столешнице и крикнул:
— Я хочу видеть кассеты здесь, на столе! Причем все, прежде чем противники смогут помешать нашим планам. Сколько у них кассет?
— Двадцать, — ответил Фазолино. — Но в записях содержатся только зашифрованные имена и даты. Не думаю, чтобы кто-то, не принадлежащий к нашему кругу, мог что-то с ними сделать.
— Там есть разговоры о проекте «Urbi et orbi»?
— Да, Бельфегор.
Кардинал курии Шперлинг закусил нижнюю губу. Затем, обернувшись к Смоленски, спросил:
— Как продвигается ваше дело, Асмодей?
Государственный секретарь вынул из внутреннего кармана своего костюма дешевую сигару, откусил кончик и, ища в карманах брюк спички, ответил:
— Взрыв моего автомобиля спутал наши планы.
— Как такое вообще могло произойти?
— От этого никто не застрахован, — заявил монсеньор Ломбадо, он же Люцифуте. Его голос звучал так, словно он только что проснулся. — Наверняка это работа какого-нибудь сумасшедшего. Полиция до сих пор не нашла никаких следов преступника.
— Меня хотят устранить всеми средствами, — сказал Смоленски. — И что я такого сделал?
Это прозвучало настолько невинно, что у всех сидевших за столом на мгновение отнялся язык. Кроме кардинала Шперлинга.
— А Леонардо в багажнике вашего автомобиля, Асмодей?
Смоленски медленно выпустил сигарный дым сквозь стиснутые зубы и нехотя произнес:
— Это стоило нам десять миллионов долларов, зато я остался жив.
Кардинал курии Шперлинг цинично усмехнулся.
— В таком случае мое предположение о том, что Леонардо в вашем багажнике был оригиналом, а не копией, как заявлялось в прессе, верно. Вы часто разъезжаете с Леонардо в багажнике, Асмодей?
— Чепуха. Богатый сумасшедший японец собирался забрать у меня картину час спустя. Я специально припарковал автомобиль в некотором отдалении от своей городской квартиры. Там должен был состояться обмен: Леонардо в упаковочной бумаге — на десять миллионов долларов в чемодане. Все было продумано до мелочей, никто бы и не заметил, что произошло.
Шперлинг провел рукой по заросшему подбородку. При этом он скривился, словно ему в голову пришла неприятная мысль. Затем, не отводя взгляда от Смоленски, он задумчиво произнес:
— Ваш рассказ вынуждает меня спросить вас, Асмодей: сколько картин-оригиналов еще осталось в Ватиканских музеях?
Вопрос кардинала оказался для Смоленски неожиданным. Он попытался уйти от взгляда Шперлинга, но тот нацелился на него, словно лев на добычу.
— Ну? — настаивал кардинал курии.
— Трудно сказать, — неуверенно начал Смоленски. — Конечно, записей по этому поводу нет. Однако вы можете исходить из того, что картины большого формата старых мастеров и фрески в станцах[30] все еще настоящие. Вспомните, Бельфегор, на данный момент картины — наш главный источник доходов. На пожертвования даже сам наместник не сможет прокормить всю нашу организацию.
— И эта сделка с Леонардо должна была послужить исключительно для того, чтобы пополнить наши счета?
— Конечно, зачем же еще?
Кардинал Шперлинг театрально возвел очи к потолку и едва слышно пробормотал себе под нос:
— Можно было и прикарманить всю выручку…
Смоленски, хорошо расслышавший замечание Шперлинга, вскочил, ткнул пальцем в кардинала курии и закричал:
— Бельфегор, я требую, чтобы вы взяли свои слова обратно! В противном случае с этого момента я считаю себя вашим врагом.
