– Я вызываю тебя на объяснение: почему ты плачешь? – Я настаивал, потому что был уверен, что каким-то образом все испортил.
– Так нечестно.
– Нечестно? – Я начинал сердиться. – Мы едем в машине среди ночи, дурачимся по-всякому, ты предлагаешь поиграть в какую-то детскую игру, а потом ни с того ни с сего – бабах! – ты задаешь мне очень серьезный вопрос, я рассказываю тебе то, что еще никому не рассказывал, а ты начинаешь плакать, и я не знаю, какого черта здесь происходит, а ты не хочешь мне объяснить. Ты ничего не хочешь мне объяснить. Я не знаю, почему ты спишь со мной, или почему ты едешь ко мне домой, или что ты думаешь о нас с тобой. Вот это действительно нечестно.
Она громко всхлипнула.
– Я старался как мог, Дженна. – Я отчаянно пытался понять ее. – Ты должна сказать мне, как у меня все получилось.
– Давай лучше вызов, – разбитым голосом попросила она.
– Я вызываю тебя на объяснение: почему ты плачешь?
Минуту Дженна собиралась с силами, а затем вытерла глаза краем одеяла. Я приготовился выслушать ее ответ.
– Я сплю с тобой, потому что ты умный, и добрый, и веселый, – тихо сказала она. – И я решила поехать к тебе домой, потому что ты все время говоришь о своем отце, и я поняла, как много он для тебя значит, и я чувствую себя виноватой, потому что не была добрее к тебе. Но ты сидишь на экспрессе, который мчит прямо к деловым кругам Америки, и дому в пригороде, и Клубу Львов,[11] и тридцати шести лункам на поле для гольфа каждые выходные в загородном клубе, практически закрытом для черных, – а это все не то, чего я хочу. Ты собираешься стать главой «IBM» или какой-то другой фашистской организации и провести оставшуюся жизнь на совещаниях, стать важной шишкой – и этого я тоже не хочу. Поэтому, если бы все это время ты не был со мной так чертовски мил и так настойчив, я бы давным-давно закончила наши отношения, ведь все, что касается тебя, слишком очевидно, и предначертано, и совершенно однозначно, а я этого чертовски боюсь.
Я почувствовал себя опустошенным.
– Так почему ты плачешь? – снова спросил я через несколько минут.
– Потому что я запуталась, – ответила Дженна. – А когда ты мне вот только что рассказал свою фантазию о семейной жизни, о том, что ты чувствовал, когда был маленьким, и как у тебя разрывалось сердце, мне стало еще хуже. Потому что именно этого я и хочу. Глубоко-глубоко внутри, под всеми планами, которые я строю насчет своей жизни, я хочу именно такую семью и такую любовь – больше всего на свете. Вот почему я плачу.
Облегчение захлестнуло меня.
– Запуталась – это не страшно. Вдвоем мы сумеем с этим справиться.
– Как? – выкрикнула она. – Я влюбилась в тебя, а этого я как раз и не хочу! Как ты собираешься помочь мне разобраться с этим?
– Не знаю. – У меня неожиданно закружилась голова. – Но у меня есть еще одна фантазия. Та, которую я так и не решился рассказать тебе.
– Не хочу ничего слышать.
– Она очень проста. Моя фантазия – сделать тебя счастливой.
– Чтоб тебя! – Дженна снова расплакалась. – Именно об этом я и говорю. Именно из-за этого всего я уже ничего не понимаю.
Мы заехали в плотный туман, видимость нулевая. Когда я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на Дженну, руля уже не видно. Одеяло превратилось в окровавленный саван, из которого выглядывает лишь ее бледное, безжизненное лицо.
– Извини, что не оправдал ожиданий, – говорю я.
– Ты знал, чего я хочу, – отвечает Дженна, отодвигаясь, когда я тянусь к ней. – Ты знал, как это для меня важно.
Туман проглатывает ее. Я пытаюсь схватить ее и чуть не падаю, и тут слышу, как кто-то зовет меня.
– Йо.
Я открываю глаза и вижу, что Кертис смотрит на меня в зеркало заднего вида.
– Приятель, ты там как?
– Все о’кей. – Я вытираю щеки тыльной стороной ладони и сержусь на себя за то, что сорвался при незнакомце. Мы приехали в аэропорт. – «Бритиш Эйрвейз», да?
Кертис кивает. У меня звонит телефон.
– Питер Тайлер.
– Куда вы направляетесь? – спрашивает Тиллинг.
– В Москву.
– Мы изъяли ваш загранпаспорт, когда проводили обыск в вашем доме.
– У меня их два. Второй – в моем дипломате.
Тиллинг молчит.
– Это не так уж и необычно для тех, кто часто путешествует на Ближний Восток, – неловко добавляю я. – Потому что надо посылать свой паспорт в разные посольства для получения виз, и никогда не знаешь, когда же они его тебе вернут… – Я замолкаю. – Грейс?
– Вы связались с Андреем? – отрывисто спрашивает она.
– Еще нет. Но думаю, что знаю, где он находится.
– В Москве?
– Точно.
Снова долгое молчание. Я слышу ее дыхание.
– Тот парень с татуировкой в виде кота Феликса… – Я меняю тему, беспокоясь, предприняла ли она что-то в связи рассказом Понго. – Вы ведь считаете это важной информацией? Вы думаете, он может быть как-то замешан в убийстве Дженны?
– Он искал Андрея накануне убийства вашей жены, и он жесток, – отвечает Тиллинг. – Поэтому да, считаю. Один старый полицейский, мой знакомый, говаривал, что одно совпадение – это ниточка, а два совпадения – клубок. Также он не советовал мне верить единожды солгавшему. Так что мне трудно быть в восторге от вашей информации, если только вы не дадите мне ее достаточно для того, чтобы самой проверить этого парня.
– Я бы дал, если б мог, – возражаю я, понимая, как уклончиво это звучит. Даже если бы я хотел предать доверие Понго, мой поступок привел бы Грейс прямехонько к Терндейлу, а возможно, и к Кате. – Мы по одну сторону баррикады в этом деле, Грейс. Клянусь. Я свяжусь с вами, как только мне удастся поговорить с Андреем.
– Мне достаточно сделать один звонок в аэропорт – и вы не сядете в этот самолет.
– Тогда мы, возможно, никогда не узнаем, что же было в том пакете, – заявляю я, надеясь, что она просто блефует.
Кертис останавливает машину у обочины и вытаскивает чемодан, пока я жду ее ответа.
– Мне это совершенно не нравится, – говорит Тиллинг наконец. – Обязательно оставайтесь на связи.
Телефон отключается. Я вылезаю из машины, и Кертис протягивает мне мой багаж, затем поднимает очки на лоб и смотрит мне прямо в глаза.
– У вас точно все нормально? – спрашивает он.
– Не волнуйся, приятель, – отвечаю я, расправляя плечи и протягивая ему двадцатку.
– Тогда удачи.
13
Я иду по тускло освещенной тропинке через парк у Патриарших прудов, и утоптанный снег скрипит у меня под ногами. Портье в гостинице не одобрил моего решения прогуляться, его преувеличенно недовольная гримаса намекала, что американцы, болтающиеся по Москве ночью, обычно заканчивают свой путь в реке, или, что вероятнее, указывала на его недовольство упущенной возможностью получить на чай,
