другу.
Глава Девятая
Ах господи боже, Иисус и Мария, Маркета Лазарова безутешна и плачет. Ничто не укрепит ее духа, ничто не ободрит ее, и добрые, и злые силы отступились от нее. В одежде скотницы удаляется она от дома неверным шагом. Вот места ее давних прогулок, волна перелесков и волна полей, холмистый край, знакомый до боли; в его неказистости бог заклял сладостную улыбку и очарование, которые всегда будут исторгать из нашей груди вздох счастья. Ваш край, край Маркеты! Смотрите — дорога несбывшихся грез, тропа позора, пристанище скачущего дерева, межа полевки, дубок с огнищем в дупле — все, все, что вы так любили! Все, что утрачено и обретено вновь. Радуйтесь же! Горе тем, кто не испытывает радости в краях своей юности! Горе Маркете, ибо бредет она, ничего не видя и не слыша, — ищет утерянное колечко среди корней несчастья. Не подымает она головы, и если бы даже повстречалась с ней закадычная подружка, то наверняка они не узнали бы друг друга.
В тот день весна приблизилась к тем краям вплотную. Пастухи и калики перехожие сказывали, что крепнет голос ее, ибо и впрямь заиграли ветровые трубы, в которые трубят солнечные ангелы. На лугах и пастбищах небесных облака разлеглись, как скотина на земных лугах. Веял ветерок; земля подсыхала, а в канавах и вдоль плетней пробивались первые цветочки. Думать о темнице в пору, когда все пробуждается? Прискорбно, право слово, грустное это занятие.
Часов шесть спустя Маркета подошла к тому месту, где дорога подымается на невысокий холм, откуда уже можно видеть гору, где возвышается обитель Успения пресвятой девы. Здесь жили монахини. О многих из этих сестер говорили, что живут они жизнью праведной, что блюдут заповеди господни с великим тщанием. Маркета опустилась вниз, и вот уже поднимается снова, потому что между первым холмом и святой горой лежала лощинка. Остановилась она перед калиткой, и взор ее затуманился нежностью, а слух пьянит тишина и упоительный колокольный перезвон.
Маркета упала ничком и молится — послушайте, о чем ее молитва.
«Боже, ты, что смилостивился над окаянными грешниками, смилуйся над Миколашем. Ниспошли ангела, пусть коснется его плеча и стукнет в шлем, под которым укрыта упрямая его голова. Сделай так, господи, чтоб утвердился он в своей любви, чтоб одолел он львенка в своем сердце и позволил доброте направить себя. Мне же, господи, дай веру, что после всех наказаний за грехи мои узрю я порог рая, мотылька либо мушку, которые для услады души порхают над адовым бессмертником».
Маркета молится, не подымаясь с земли; мимо нее прошла ключница и, воротившись к остальным сестрам, сказала:
«Сестры, сестрички, перед калиткой, что у восточных ворот, лежит на земле девушка. Заметила я, что на ней мужицкая одежда, да не мужицкое у нее лицо. Наверное, это кающаяся грешница; видно, исповедник послал ее сюда, дабы поплакала она перед нашим храмом. Пойдемте, спросим мать настоятельницу, не позволит ли она ввести незнакомку во храм либо в келейку».
Две либо три монахини тотчас отделились от остальных и отправились к настоятельнице святой обители и рассказали ей все, что поведала им ключница. Настоятельницу, о которой пойдет речь, звали Блажена. И было ей не более двадцати шести лет от роду. Кажется, она весьма знатна, и каждый ее год в монастыре можно считать за два, если иметь в виду ее мудрость и силу духа. Регенсбургский архиепископ, услышав как-то ее чудную речь, легко извинил ее юный возраст, и уже три года тому назад стала она настоятельницей монастыря. Это была неслыханная удача! Вот это мать настоятельница, говорю я вам! Вот такая мне по нраву!
Не дай бог, чтобы вы усомнились в ней, полагая, что прелесть несколько мешает ей быть строгой. Она открытыми глазами смотрит на мир. В ее обители царит бог и его пресладкий разум. Тут не происходит ничего непредвиденного и страшного. Сад потихоньку растет, здесь царит мир и спокойствие.
К этой-то настоятельнице Блажене и пришли в тот день монастырские сестры, и сказали ей:
«Мать настоятельница, у врат обители лежит девушка, не решаясь войти. Что нам ей сказать? Она и к нам не идет, и не уходит».
«Скажите, пусть войдет».
Услышав ответ настоятельницы, сестры пошла к Маркете, и подняли ее, и побуждали делать то, что принято считать разумным. Две монахини шли с ней рядом, но ни одна не признала Маркету Лазарову. Так она была непохожа сама на себя! И ничем не напоминала ту счастливую девушку, которая наведывалась к ним в обитель, где вскоре сама будет послушницей. Маркета очутилась в горнице, и все расспрашивают ее и пристают с вопросами. Две либо три бабки с ханжескими рожами пытают ее с особым пристрастием, словно писцы у господа бога. А остальные? Остальные приветливы, как приветливы бывают приятельницы. Маркете стыдно назвать свое имя. Да это и не нужно. Настоятельница просит сестер оставить их наедине, а оставшись с глазу на глаз с Маркетой, говорит ей: «Я узнала тебя, Маркета Лазарова, в ту же секунду, когда твои губы готовы были произнести твое имя. Ты превозмогла стыд. И этого довольно господу, который подсказал мне, кто ты, а для меня этого довольно вдвойне. Ведь я его служанка. Не рассказывай о своем прегрешении. Мне оно известно. Монастырь Успения расположен в краю Оборжиште и Рогачека. И мы наслышаны о том, что произошло. К сожалению, я не исповедник и не дам тебе ни утешения, ни места. Ступай к своему епископу либо к викариям и спроси, как тебе поступить».
«Матушка, — отвечала Маркета, — слышу я, голос твой источает милосердие, скажи еще что-нибудь, поговори со мной хоть немножко, ведь никто со мной не ведет речей, только погибель да греховная страсть».
«Несчастная, в чем ты признаешься! Ты и теперь та же, что и была?»
«Так уж случилось, — снова ответствует Маркета, — не искоренила я из своего сердца плотскую любовь». Говоря это, разразилась несчастная разбойничья возлюбленная горючими слезами и молила заключить ее в оковы и бросить в темницу.
Отступает от нее мать настоятельница, творя крестное знамение. Потом ищет мудрости в молитве. Вот поднимается она с молитвенной скамеечки и говорит:
«Чего ты хочешь, Маркета Лазарова? Ах, пропащая душа, ты призываешь возмездие? Хочешь быть снедаема муками, ты, кто поглощает горе, будто хлеб? Какую же крысу должна я впустить к тебе в темницу? Поди прочь от меня! Бог не дал тебе истинного раскаяния и внушает тебе сознание вины. Сознание, зубы которого острее зубов нечисти, что терзает узника. Слезы твои оскверняют тебя. Уповай на помощь всевышнего. Призывай имя господне. Пусть ниспошлет он тебе раскаяние, без которого нет прощения. Да ниспошлет он тебе свою милость, да одарит тебя раскаянием!»
Изволите ли вы и далее слушать эту беседу? Нет? Смысл всей этой речи — бог! Но ни вы, ни я не верим в этого владыку вечности. В ночи непрерывного дления, в ночи без конца и края было создано это слово, и с тех пор оно правит душами, и они дрожат при его звуке, как дрожат голуби и домашняя живность, завидя приближающегося ястреба!
О маловер, и ты бледнеешь, и тебя бросает в дрожь? Не пугайся! Небо пусто. Бесконечность пуста. Бесконечность, сумасшедший дом богов, у торцов которого блуждает звездочка. Страданиями человеческими уязвлено наше сердце; днем и ночью размышляем мы об опоре, столь же мощной, как этот безумный вопль поэтов. О безрассудные! Каким ужасом вы населили время, какой ужас вметнули в подсознание неразумных детишек! Какое беснование сомнений! Неужто вы вечно будете вопрошать, отчего у петуха глаз — круглый? Отчего лохматый зверь, который трется у ваших ног, обладает повадками пса? Неужто вечно будете вы подвергать осмотру колыбель и могилу? И вечно твердить о тайне, пренебрегая житейскими делами?
Твердите что угодно. Небо пусто! Пусто и пусто!
Настоятельница Блажена вела с Маркетой беседу до поздней ночи. Когда же настало время отхода ко сну, взяла монахиня несчастную девушку за руку и отвела ее в в келью, самую тесную из всех. Войдя, указала на ложе и сказала Маркете:
«Оставайся тут, покуда не позову». Потом затворила дверь снаружи и ключи унесла с собой.
Маркета, презрев ложе, легла на пол, легла на голые камни, но бог, как утверждает наша повесть,
