рестоврация. Мы после Писека и моста слегка «реставрируемся». Даже Йозеф позволяет себе кружку пива – впереди уже не будет туристов и автоинспекции.
Природа мрачная, хмурая, темных и блеклых тонов. Холодно. По дороге – ни души, это закрытая зона. Вдруг сбоку видим солдат, они косят траву. В двух шагах на кустарнике висят их автоматы: граница рядом. Сержант-пограничник козыряет Пижме.
– Для Словакии сено готовят, – вздыхает Ян, – там наводнение.
Йозеф, долго молчавший, вдруг говорит:
– Я здесь был, когда в армии служил, возил полковника. Маневры были, и мы сюда попали. А вон там танки шли.
– Хорошо по-русски говоришь, Йозеф, – хвалит его Николай Иванович. – Где научился?
– В школе, – улыбается Пепичек.
– Молодец, – говорит Ян. – Пижма, тебе тоже надо учиться.
И наконец – горстка домов среди темных елей. Деревушка Прашилы. Приехали.
Поблизости, над деревней, горный лесистый кряж, и Ян объясняет:
– Это граница идет по горизонту, кое-где ниже горизонта…
Граница с Западной Германией.
Тишина. За заборчиком ходят, взявшись за руки, ребятишки. Это материнская школа – так здесь называется детский сад. (Открытия добился депутат Франтишек Врбецкий.) Рядом рестоврация – «последний трактир республики», в сотне шагов погранзастава (называется: рота), а напротив трактира живет брат Пижма, и Йозеф тормозит у дверей. И тут же выбегает молодая радостная женщина, а за нею мальчик и девочка.
– Марушка! – гремит Ян. – Красавица Марушка! Знакомьтесь с Марушкой Врбецкой, товарищи. А товарищи – из Москвы, наши дорогие гости. Красавица Марушка!
Марушка чуть-чуть конфузится, смеется, подавая руку.
– Брат Пижма очень тосковал по красавицу Марушку!
– А! Марушка что-то говорит и грозит пальцем.
– Она говорит, – переводит Ян, – что вы, наверное, с братом Пижмом гуляете там в Праге по пивным, по трактирам.
Сияющий Пижма бегло целует жену и входит в дом, неся повисших на нем детей. Марушка приглашает нас.
У них двухэтажный немецкий дом со всеми удобствами, городская мебель, телевизор, холодильник. Жена Марушка – хозяйка, все свое: куры, овощи, клубника. Она беспокоится: как безо всего этого она будет в Праге, там все купи, да и шум, гам городской жизни ее пугает. Она была там два раза, не помнит, как выбралась.
Пьем кофе и, чуть-чуть закусив, идем вчетвером в «последний трактир республики» – «реставрироваться». Врбецкие подойдут позже.
Уже смеркается. Над кряжем на светлой холодной полоске неба резко выделяются острые черные ели… Шумава!
И не только Москва, но и Прага – где-то далеко-далеко!
За стойкой старик Коблер. Ян представляет нас. Коблер раньше владел этим трактиром, теперь заведует государственным. Но он доволен: во-первых, никаких хлопот и конкуренции, а главное, две его дочери немые («Потому что на родственнице он поженился, – объясняет Ян, – знаеге, как раньше было: поле выходило за поле, стадо за стадо»), немые, но обе замужем – за пограничником и лесником – потому что здесь закрытая зона, и женщин мало, а иначе разве бы они вышли, хотя девушки хорошие. Муж одной из них, лесник, выпив, обычно хвалится, как хорошо, когда жена всегда молчит, остальных мужей он жалеет.
Сейчас народу в трактире мало. Наверное, еще рано, Йозеф останавливается около играющих в карты, а мы с Яном проходим дальше, в маленький пустой зал. Ян оставляет нас, но тут же возвращается с человеком в форменной блузе. Человек красив – шелковистые вьющиеся волосы, смуглое от непогоды лицо, глаза веселые, чуть насмешливые.
– Это старший лесничий Кантор.
Ах, это тот самый Кантор, который давно, во время заносов, ходил на лыжах под пулями диверсантов в Сушицы за хлебом, тот самый Кантор, который и пустил всем известное здесь словечко – Пижма.
Он уже немного выпил, смеется, ворот распахнут. По-русски он не говорит совсем, так же как и мы по- чешски, и когда Ян снова выходит, он, чтобы развлечь нас, показывает нам снимки киноактрис, среди них мелькают знакомые лица.
Народу прибавляется. Ян приводит еще лесничего – крупного плечистого парня.
– Он называется Ярослав Махалька.
Приходит майор-пограничник с женой, еще люди. Старик Коблер приносит всем пиво.
– А где Йозеф?
– Пепичек уже играет в карты.
Мы тесно сидим за длинным непокрытым столом. Ян говорит что-то Коблеру, старик приносит всем по рюмке водки-сливовицы, и провозглашается тост в нашу честь.
Потом они начинают петь. Это старинные, народные песни Шумавы, объясняет Ян, песни о лесах, о зиме в горах, о верной любви, песни удивительные и прекрасные, и поют они здорово. Кантор начинает, имитируя
