себе.
А он, Валанс, все никак не мог уехать. Он вставал поздно, часами бродил по улицам, ел, иногда с кем-то разговаривал, часто укладывался в постель, хотя спать ему не хотелось. На следующий день после ареста Тиберия он аккуратно уложил чемодан, а потом стал перекладывать то одно, то другое и в конце концов разобрал его весь.
С тех пор он ждал момента, когда ему станет понятно, почему он не уезжает. Его преследовало видение: Тиберий, нападающий сзади на Святую Совесть и перерезающий ей горло. Забрызганный ее кровью. Настоящий император Тиберий никогда не убивал своими руками, это делали другие по его приказу. Валанса не прельщала возможность снова увидеться с этим убийцей. С ним больше ничего нельзя было сделать, а значит, не стоило и думать о такой встрече. С другой стороны, почему бы не зайти к Руджери и не спросить, как там Тиберий? Это же нормально, в сущности.
А потом он уедет.
XXXI
- Вы все еще в Риме, месье Валанс? - спросил Руджери, вставая, чтобы пожать ему руку. - Что вас здесь удерживает?
- Дела, - пробурчал Валанс. - У меня перерыв между двумя встречами, и я забежал узнать, как продвигается следствие.
Руджери, похоже, забыл об их стычке. Об этом типе можно было сказать что угодно, но злопамятным его назвать нельзя было.
- Тут нет никаких секретов, - сказал Руджери. - За один год Тибо Лескаль - или Тиберий, если вам так больше нравится, - вынес из Ватиканской библиотеки одиннадцать рисунков, принадлежащих мастерам эпохи Возрождения, но не таких заметных, как набросок Микеланджело. Этот набросок Микеланджело его погубил. Пять рисунков он продал, и в результате у него набралась кругленькая сумма, которая сейчас лежит в сейфе одного парижского банка. Мария Верди получала свою долю, пятьдесят процентов, - очень неплохо, если учесть, что все рискованные операции, от встречи с покупателем до получения денег, брал на себя Тиберий. Всю эту историю он рассказал очень охотно. Он не в состоянии объяснить, зачем ему понадобилось столько денег, смеется и говорит, что просто не смог устоять, ведь это было так легко. В библиотеке ему все доверяли. Часто он проводил своего рода эксперимент: открыто выносил книгу, говоря, что вернет ее завтра, и референт Прицци позволял ему это. Разумеется, на следующий день он действительно возвращал книгу.
Руджери замолчал и принялся аккуратно наматывать галстук на указательный палец. У Валанса возникло ощущение, что следствие продвигается не так уж успешно.
- Меня уже тошнит от этого типа, - сказал инспектор.
И, перед тем как продолжить, достал сигарету.
- Когда Тиберий явился к нам, кроткий, благостный, даже несколько важный, он был босой. Сам так захотел. Пришлось дать ему обувь, потому что свою он оставил на улице, и она исчезла. Вы понимаете, каким неуравновешенным он может быть? С тех пор, то есть уже пятый день, он упорно отказывается надевать туфли или хотя бы носки - в особенности носки! Если к нему подходят, чтобы предложить обуться, он сразу начинает орать. Говорит, что ему представился редкий случай «проникнуться библейским духом», и он этот случай не упустит, требует, чтобы я показал ему статью закона, обязывающую его ходить в носках, если такая статья существует. Если такой статьи нет, я могу убираться ко всем чертям. Это его слова. Вчера он босиком явился на допрос к следователю. Он со всеми здесь держится так, будто пришел поиздеваться над нами. Это действует на нервы.
- Не обращайте внимания, это же не помешает вам предъявить ему обвинение.
- В том-то и дело, что помешает, - вздохнул Руджери.
Он встал, заложил руки за спину и прошелся по комнате.
- Тиберий, - с расстановкой произнес он, - не признает себя виновным в двух убийствах. Он отрицает свою вину. Отрицает спокойно и невозмутимо. Охотно сознается во всем, что касается краж из библиотеки, но, когда заходит речь об убийствах, отрицает свою вину.
С понурым видом Руджери снова уселся за стол.
- Вы ему верите? - спросил Валанс.
- Нет. Мы же знаем, что это он их убил. Все сходится. Но нужно заставить его сознаться: улик против него нет. Но Тиберий обладает редкой душевной стойкостью, я не знаю, как найти у него слабое место. Все, что я ему говорю, он пропускает мимо ушей и смотрит на меня… смотрит на меня так, словно принимает за идиота.
- Это неприятно, - заметил Валанс.
- Зайдите к нему, месье Валанс, - сказал вдруг Руджери. - У вас есть на него влияние, успокойте его, сделайте так, чтобы он заговорил.
Валанс медлил с ответом. Он не предвидел этого, когда шел сюда. Впрочем, может быть, и предвидел. А поскольку не он здесь принимал решения, у него не было причин отказаться.
- Покажите, куда идти, - сказал Валанс.
Когда они оказались у камер предварительного заключения, Валанс попросил Руджери оставить его одного. Надзиратель открыл дверь камеры и, впустив Валанса, сразу же запер ее. Тиберий молча смотрел на обоих. Валанс сел напротив него и достал сигарету.
- Так вы не уехали? - спросил Тиберий. - Чего вы дожидаетесь в Риме?
- Не знаю.
- Вы не знали этого уже тогда, когда я расстался с вами. С тех пор дело не наладилось?
- Разве мы здесь для того, чтобы говорить обо мне?
- А почему бы и нет? Мне рассказывать нечего. Я нахожусь в этой камере, сижу на койке, ем, сплю, писаю, мою ноги - об этом долго не проговоришь. А вот с вами на римских улицах наверняка происходит много интересного.
- Говорят, ты не признаешь себя виновным в обоих убийствах?
- Да, я не признаю себя виновным в обоих убийствах. Знаю, это расстраивает планы Руджери и замедляет ход следствия. Посмотрите на мои ноги, вам не кажется, что они стали лучше, что они совсем как на картине, особенно четвертые пальцы? И это притом, что, вообще говоря, именно с четвертыми пальцами надо повозиться больше всего, чтобы они получились.
- Почему ты не признаешь себя виновным?
- Вам не интересно послушать о моих ногах?
- Не так интересно, как об убийствах.
- Вы не правы. Я не признаю себя виновным в двух убийствах, месье Валанс, потому что я их не совершал. Представьте себе, что в тот вечер, во время праздника на площади Фарнезе, в момент, когда я, конечно же, собирался прикончить Анри, который ничего мне не сделал, я вдруг задумался о другом, а о чем, понятия не имею, и пока я приходил в чувство, кто-то опередил меня и свел с ним счеты. Согласитесь, вышло глупо. Не надо было мне витать в облаках. Но, как вы сейчас убедитесь, я не усвоил этот урок: в следующий раз, когда была убита Святая Совесть Священных Архивов, случилось то же самое. Полный решимости, я подстерегал Святую Совесть, сжимая в руке большой нож, но вдруг на минуту отвлекся, и в это время ее успел зарезать кто-то другой. Как вы понимаете, я был вне себя от ярости. Но поскольку я не намерен похваляться тем, чего не делал, то вынужден со стыдом признать, что оказался не способен убить Анри и Святую Совесть. Это тем более обидно, что у меня не было никаких причин их убивать: получились бы два великолепных бессмысленных убийства, совершенных просто так, любопытства ради. Только я мог упустить такой удачный случай.
- У тебя не было никаких причин их убивать?
