вспоротым животом. Таковы мальчики в маленьких деревнях, Данглар, таким был я.
Некоторые ребята из нашей шайки вставляли горящую сигарету в рот жабе, она «затягивалась» раза три-четыре и взрывалась, как петарда, так что кишки разлетались в разные стороны. А я смотрел. Вы не устали?
– Нет, – сказал Данглар, сделав маленький глоточек джина, и вид у него при этом был постный.
Адамберг мог не волноваться – его заместитель себя не обидел, налил стакан до краев.
– Нет, – повторил Данглар, – продолжайте.
– Никто ничего не знал ни о его прошлом, ни о семье. Всем было известно одно – когда-то он был судьей. И очень могущественным, сохранившим свое влияние и после отставки. Жанно, один из заводил нашей компании…
– Простите, – перебил озабоченный Данглар, – жаба действительно взрывалась, или это фигура речи?
– Действительно. Раздувалась до размеров небольшой дыни и внезапно лопалась. На чем я остановился, Данглар?
– На Жанно.
– Жанно-хулиган, которым мы все восхищались, перелез через высокую стену, подобрался к дому, прячась за деревьями, и бросил в окно камень. За это его судили в Тарбе и приговорили к шести месяцам в исправительном доме, хотя собаки судьи едва его не разорвали. Одиннадцатилетнего мальчишку. За камень. Так пожелал Фюльжанс. У него были такие связи, что, захоти он, уничтожил бы всех в округе.
– А почему жаба курила?
– Данглар, вы что, не слушаете? Я рассказываю вам историю о дьяволе во плоти, а вы зациклились на этой злосчастной жабе.
– Конечно, я слушаю, комиссар, и все-таки – почему жаба курила?
– Потому что потому. Она сразу начинала затягиваться как безумная. Паф-паф-паф. И – бах!
Адамберг махнул рукой, изобразив полет внутренностей, и Данглар кивнул, как будто узнал нечто значительное, а потом коротко извинился.
– Продолжайте, – попросил он, глотнув джина. – Власть судьи Фюльжанса. Фюльжанс – это его фамилия?
– Да. Оноре Гийом Фюльжанс.
– Странная фамилия – Фюльжанс. От латинского 'fulgur' – вспышка, молния. Думаю, она ему идеально подходила.
– Так же полагал кюре. В моей семье верующих не было, но я все время торчал у священника. Во- первых, он угощал меня овечьим сыром и медом, а их так вкусно есть вместе, а кроме того, давал мне смотреть старинные книги в кожаных переплетах. Книги были в основном религиозные, иллюстрированные яркими картинками, красными с золотом. Я копировал их десятками. В деревне больше нечего было копировать.
– Иллюминированные.
– Что?
– Если книги старинные, то они иллюминированные.
– Вот как. А я всегда говорил «иллюстрированные».
– Иллюминированные.
– Ладно, пусть будут иллюминированные.
– В вашей деревне что, жили одни старики?
– В детстве все взрослые кажутся нам старыми.
– Но почему жаба начинала вдыхать дым, когда ей вставляли в рот сигарету? Паф-паф-паф, и – бах!
– Ну не знаю я, Данглар! – закричал Адамберг, воздев руки к небу, и зашипел от боли в раненой руке.
– Вам пора выпить болеутоляющее, – сказал Данглар, взглянув на часы. – Я принесу.
Адамберг кивнул, вытирая мгновенно вспотевший лоб. Проклятый кретин этот Фавр. Данглар ушел на кухню, хлопнули дверцы шкафчика, полилась вода, и он вернулся со стаканом и двумя таблетками. Комиссар заметил, что джина в стакане стало больше – как по волшебству.
– На чем мы остановились? – спросил он.
– На иллюминированных томах старого священника.
– Да. У него были и другие книги, много поэтических сборников с гравюрами. Я копировал, я перерисовывал, читал. В восемнадцать лет я все еще этим занимался. Однажды вечером я сидел за большим деревянным столом – от него пахло прогорклым жиром, – когда это случилось. Отрывок стихотворения застрял в моей голове навсегда, как пуля. Я отложил книгу и около десяти вечера пошел в горы. Я поднялся до Конш-де-Созек.
– Ну да, – буркнул Данглар.
– Простите. Это вершина над деревней. Я сидел там и повторял шепотом строчки, думая, что назавтра забуду прочитанное.
– Что за строчки?
