– Она отстраняется, я кажусь ей опасным.
– И все-таки, если хочешь вернуть ее доверие, стоит попытаться.
– Но как?
– Бери пример с лесников. Они выкорчевывают сухостой и сажают молодняк.
Санкартье постучал пальцем по виску – мол, используй «серое вещество».
– Оседлай и скачи? – улыбнулся Адамберг.
– Именно так, парень.
Рафаэль и Жан-Батист Адамберги возвращались домой в два часа ночи, они шли в ногу, касаясь друг друга плечами.
– Я еду в деревню, Жан-Батист.
– И я с тобой. Брезийон дал мне неделю отпуска. Он полагает, я должен оправиться от шока.
– Как ты думаешь, ребята до сих пор взрывают жаб у прачечной?
– Наверняка, Рафаэль.
Восемь членов квебекской экспедиции провожали Лалиберте и Санкартье в Руасси. Самолет улетал на Монреаль в 16.50. За последние семь недель Адамберг в шестой раз оказывался в этом аэропорту, и всякий раз у него было разное состояние духа. Присоединившись к коллегам под табло, он почти удивился, не увидев среди них Жан-Пьера Эмиля Роже Фейе, славного Жан-Пьера, которому он с радостью пожал бы руку.
Они с Санкартье отошли в сторонку – канадец хотел подарить ему свою всепогодную двенадцатикарманную куртку.
– Смотри, – объяснял Санкартье, – это не простая куртка, а двусторонняя. Наденешь черной стороной – укроешься от непогоды, снег и дождь тебе будут не страшны. А наденешь синей – будешь виден на снегу как на ладони, но она не отталкивает воду. Можешь промокнуть. Куртка под настроение, как хочешь, так и надевай. Не обижайся, все как в жизни.
Адамберг провел рукой по короткому ежику волос.
– Я понимаю, – кивнул он.
– Бери, – Санкартье сунул куртку Адамбергу, – будешь меня помнить.
– Тебя я точно никогда не забуду, – прошептал Адамберг.
Санкартье хлопнул его по плечу.
– Включай мозги, вставай на лыжи и вперед! Желаю удачи.
– Передай от меня привет сторожевому бельчонку.
– Черт, так ты его приметил? Джеральда?
– Его зовут Джеральд?
– Да. Ночью он прячется в водосточной трубе, она ведь покрыта антифризом. Вот ведь хитрюга! А днем выходит на дежурство. Знаешь, у него была любовная драма…
– Я не в курсе – у меня тоже были проблемы.
– Но ты заметил, что у него любовь?
– Конечно.
– Так вот, она его бросила. Джеральд заболел с горя, день и ночь сидел в своей норке. Вечером я чистил ему дома орешки, а утром клал их у желоба. Через три дня он сдался и поел. Шеф орал, спрашивая, какой дурак принес белке корм. Я, конечно, промолчал, у него и так на меня зуб из-за твоего дела.
– И что теперь?
– Джеральд недолго грустил, снова начал работать, а красотка вернулась.
– Его красотка?
– Не знаю. Поди разберись с этими белками! Но Джеральда я узнаю из тысячи. А ты?
– Наверное.
Санкартье снова хлопнул его по плечу, и они наконец расстались: Адамберг с сожалением смотрел, как канадец идет на посадку.
– Приедешь снова? – спросил Лалиберте, пожимая ему руку. – Я твой должник и хочу, чтобы ты вернулся посмотреть на красные листья и тропу. Проклятие снято, ходи по ней в любое время.
Лалиберте держал руку Адамберга железной хваткой. Комиссар всегда различал во взгляде суперинтенданта всего три чувства – теплоту, строгость и ярость, а теперь вот появилась этакая задумчивость, и выражение лица изменилось. Под гладью вод всегда что-то кроется, подумал он, вспомнив озеро Пинк.
– Хочешь, скажу кое-что? – продолжил Лалиберте. – Пожалуй, среди полицейских тоже должны быть романтики.
Он выпустил руку комиссара и ушел. Адамберг проводил взглядом его массивную спину. Вдалеке маячила голова Добряка Санкартье. Адамберг с радостью отщипнул бы чуточку его благожелательности, занес на карточку, вложил в бумажный медальон, сунул в ячейку и впрыснул в свою ДНК.
Семеро сотрудников отдела шли к выходу. Адамберг услышал, как его зовет Вуазне, обернулся и
