– Вовсе нет, – сказал Марк. – Немного в греческом стиле, несмотря на шифер. Длинный и белый, одноэтажный. Должно быть, строили специально для нее. Странно, даже ставни не закрыты. Погоди. Нет, это потому, что на окнах есть жалюзи. Я же говорю – греческий. Еще небольшой гараж и колодец. Старый здесь только колодец. Летом, должно быть, приятно.

– Может, хватит? – спросил Люсьен.

– Устал?

– Нет, но вдруг кто-нибудь придет.

– Ты прав, я спускаюсь.

Марк обулся, и они двинулись по улице, разглядывая таблички на дверях и почтовых ящиках там, где они были. Чем спрашивать дорогу у прохожих, они лучше поищут сами, чтобы их не запомнили.

– Вон там, – сказал Люсьен через сотню метров. – Тот ухоженный дом в цветах.

Марк разобрал надпись на потускневшей медной табличке: К. и Ж. Симеонидис.

– То, что нужно, – сказал он. – Помнишь, о чем мы с тобой договаривались?

– Не принимай меня за идиота, – возмутился Люсьен.

– Ладно, – сказал Марк.

Им открыл довольно красивый старик. Он молча смотрел на них, ожидая объяснений. После смерти дочери у него побывало много народу: полицейские, журналисты и Домпьер.

Люсьен и Марк принялись поочередно излагать цель своего визита, приправляя свои речи немалой дозой любезности. Об этом они договорились еще в поезде, но печаль на лице старика делала их любезность более естественной. О Софии они говорили с придыханием. Под конец они сами почти поверили в свою ложь: София, их соседка, дала им личное поручение. Марк рассказал про дерево. Нет ничего лучше правдивой основы, которая служит опорой для лжи. Он объяснил, что после случая с деревом София, несмотря ни на что, не могла успокоиться. И однажды вечером, разговорившись с ними на улице, она взяла с них обещание, что, если с ней вдруг случится несчастье, они постараются узнать правду. Она не доверяла полиции, которая, как она говорила, забудет о ней, как и о всех пропавших без вести. А им она поручила идти до конца. Поэтому они приехали сюда, решив, что из уважения и дружеских чувств к Софии им надлежит исполнить свой долг.

Симеонидис внимательно выслушал эту речь, которая, по мнению Марка, по мере произнесения звучала все глупее и неубедительнее. Он пригласил их войти. Полицейский в форме допрашивал в гостиной женщину, судя по всему, госпожу Симеонидис. Марк не осмелился ее разглядывать, тем более что при их появлении разговор прервался. Он только краем глаза успел заметить довольно полную женщину лет шестидесяти, с собранными на затылке волосами, которая поздоровалась с ними легким кивком. Она была поглощена вопросами полицейского, и на лице ее было написано динамичное выражение тех, кто желает казаться динамичным. Симеонидис быстрым шагом прошел через комнату, увлекая за собой Марка и Люсьена и выказывая подчеркнутое безразличие к этому полицейскому, занявшему его гостиную. Но полицейский, прервав допрос, приказал им остановиться. Это был молодой тип с упрямым, ограниченным выражением лица, соответствующим самому прискорбному представлению об идиоте, которому приказ заменяет способность мыслить. Не повезло. Люсьен испустил вздох преувеличенного сожаления.

– Мне очень жаль, месье Симеонидис, – сказал полицейский, – но я не могу позволить вам вводить кого-либо в ваше место жительства, не будучи проинформирован о гражданском состоянии этих лиц и о причине их визита. Таков приказ, и вам о нем известно.

Симеонидис улыбнулся коротко и зло.

– Это не мое место жительства, а мой дом, – сказал он звучным голосом, – и это не лица, а друзья. И знайте, что грек из Дельф, рожденный в пятистах шагах от оракула, не принимает предписаний от кого бы то ни было. Зарубите это себе на носу.

– Закон один для всех, месье, – отвечал полицейский.

– Можете засунуть свой закон себе в задницу, – сказал Симеонидис безразличным тоном.

Люсьен ликовал. С таким вот старым воякой можно весело провести время, если бы в силу обстоятельств он не был так опечален.

Еще какое-то время полицейский продолжал чинить им препятствия, пока, наконец, не записал их имена и, заглянув в свою записную книжку, без труда идентифицировал их как соседей Софии Симеонидис. Но поскольку ничто не запрещало им ознакомиться с архивами с разрешения их владельца, он вынужден был их пропустить, уведомив, что в любом случае перед уходом они подвергнутся досмотру. В настоящее время ни один документ не должен покидать дом. Люсьен пожал плечами и последовал за Симеонидисом. Внезапно разъярившись, старый грек вернулся обратно и схватил полицейского за лацканы. Марк подумал, что он собирается набить ему морду и на это стоит посмотреть. Но старик дрогнул.

– Нет… – сказал Симеонидис после паузы. – Не стоит.

Он выпустил из рук полицейского, будто что-то нечистое, и вышел из комнаты, догнав Марка и Люсьена. Они поднялись на второй этаж, прошли по коридору, и старик открыл ключом, висевшим у него на поясе, дверь слабо освещенной комнаты с полками, набитыми папками.

– Комната Софии, – сказал он тихо. – Полагаю, именно это вас интересует?

Марк и Люсьен закивали.

– Надеетесь найти что-нибудь? – спросил Симеонидис. – Действительно надеетесь?

Он пристально смотрел на них сухим взглядом, сжав губы, с выражением боли на лице.

– А если мы ничего не найдем? – сказал Люсьен.

Симеонидис стукнул кулаком по столу.

– Вы должны найти, – приказал он. – Мне восемьдесят один год, я не могу больше передвигаться и уже не соображаю так, как хотелось бы. А вы – может быть. Мне нужен этот убийца. Мы, греки, никогда не отпускаем, так говорила моя старая Андромаха. Легенек уже не способен думать свободно. Мне нужны другие, мне нужны свободные люди. Неважно, давала ли вам София какое-то «поручение». Это правда или

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату