что тебя связали. Свобода тебе нужна для чего-то.
– Руки затекли… Все, я готов признать, что ошибся. Мне показалось, что она жива. Нервы сдали. Ребята, извините.
– Развяжем? – Петруха глянул на невропатолога.
– Можно рискнуть. Если что, мы вдвоем. Агрессии вроде больше не проявляет…
Тугие узлы на простынях развязывались с трудом. Наконец я пошевелил руками и с трудом встал.
– Все для твоего же блага, – проворчал Петруха. – Ну и смена выдалась…
Я, стараясь не спешить, не делая резких движений, подошел к Инесс.
– Видишь, она мертва. Никаких признаков жизни. Все остальное – плод твоего больного воображения, – мягко произнес Петруха. – Жаль мне тебя… И не вздумай мне говорить про летаргический сон. Я в этом разбираюсь, иначе бы обязательно настоял на вскрытии.
– Ребята, уйдите. Дайте мне посидеть с ней, – попросил я, стараясь выглядеть вменяемым, сам же косился на Инесс, но, как ни обращался к ней в мыслях, она мне не подавала никаких знаков.
«Дай им знать, что ты жива, – думал я и чувствовал, как мои мысли растекаются в пространстве. – Иначе я не смогу помочь тебе».
– Пошли с нами, – распорядился Петруха. – Тебе выпить надо.
Я не стал спорить. Мы вновь оказались в его кабинетике. На столе появилась бутылка, мензурки.
– Выпьем не чокаясь, – предупредил патологоанатом, разливая.
Минут пять я выдержал. Даже две рюмки осилил. Возможно, держал себя в руках, поскольку надеялся, что Инесс сейчас сама войдет к нам.
– Ты чего на дверь косишься? – подозрительно нахмурился Петруха.
– Не хочу, чтобы начальство нас за пьянкой застукало.
– Начальство по ночам спит.
Я поднялся.
– Ты куда? – насторожился Петруха.
– Покурить.
– Кури здесь, я разрешаю.
– На улице лучше. Голову проветрить не помешает.
– Тогда и мы с тобой за компанию.
Меня боялись оставить одного, следили за мной в четыре глаза. Любой мой неосторожный шаг мог быть расценен как проявление сумасшествия. На крыльце я делал одну затяжку за другой. Сигарета даже не успевала превращаться в пепел. Когда огонь дошел до фильтра, то на ее кончике висела, изогнувшись, тлеющая загогулина, а сигареты моих приятелей еще не дошли и до середины. Я бросил окурок в жестяную мусорку:
– Прохладно, пойду греться.
Естественно, в кабинетик я не пошел, бросился в свой закуток. Инесс лежала так, как мы ее оставили, прикрытая простыней до талии. Веки опущены. Пальцы сжаты в кулаки.
– Инесс, я знаю, ты слышишь меня, – склонился я к ее уху. – Докажи им, что ты жива! Инесс…
Мне казалось, что девушка игриво улыбается смазанными губами – мол, слышу тебя, но не скажу из вредности, поволнуйся.
– Ну, хватит же, хватит… – Я уже тряс ее за плечи. – Ты же слышишь меня!
Я надеялся, что чудо повторится. Но тут у меня за спиной раздалась абсолютно бездуховная реплика:
– Епсь! Опять за свое…
– И вообще, надо ее в холодильную камеру закатить.
Петруха с невропатологом, оказывается, прокрались вслед за мной и подслушивали.
– Не дам ее трогать! – Я стал на пути. – Назад!
Петруха покрутил пальцем у виска и потянулся к ручке каталки. Я врезал ему в ухо. Вот этого делать и не следовало. Невропатолог обхватил меня сзади. Петруха уже шарил в кармане его халата. Наконец выхватил из него тонкий инсулиновый шприц, сбросил с иголки колпачок и отработанным движением всадил мне ее в плечо. Я ощутил, как холодная жидкость проникает в мое тело.
– Уроды… – прохрипел я. – Убийцы…
– Держи, держи, – шептал невропатолог у меня за спиной. – Скоро подействует.
Я еще успел лягнуть его, но дрянь, которую мне вкололи, уже делала свое черное дело. Голова закружилась, меня охватывало безразличие. Петруха прочувствовал это:
– Отпускай, только осторожно.
– Вы еще пожалеете.
Меня усадили на стул, подняться уже не было сил. Я только покосился на каталку. На ней беззащитно белела обнаженная Инесс.
– Ты сама виновата, но я все равно… – прошептал я, язык уже заплетался.
– Чего он там бормочет?
– Хрень какую-то, – Петруха наклонился к моему лицу. – Ты нам еще спасибо скажешь.
Невропатолог поводил ладонью перед моим лицом. Я видел его прекрасно, но даже не смог толком плюнуть ему в лицо. Язык и губы не слушались меня.
– Не переборщили мы с дозой? – забеспокоился Петруха. – Слюни уже пускает.
– Ерунда. Проспится – и будет как огурчик.
Меня подхватили под руки и куда-то поволокли. Я еще помню, как меня бережно положили на каталку, послышался глухой скрип колесиков. Потом я увидел звездное небо, на середину которого выкатилась полная луна, и почти сразу же наступила темнота. То ли меня накрыли с головой, то ли я потерял сознание.
Очнулся я от яркого солнца, бившего мне прямо в глаза. И не сразу сообразил, где нахожусь. Поднятые жалюзи. Письменный стол и древний компьютер на нем, шкаф с разлохмаченными папками… Я лежал на диване одетым. Понемногу припомнилось все, предшествовавшее провалу в сознании. Повел плечом. Место укола побаливало. Значит, не привиделось.
Женская рука легла мне на грудь.
– Марат, проснулся?
– Инесс? – Я схватил руку и сел.
Но нет – передо мной была не Инесс, а медсестра в белой курточке и белых же облегающих лосинах, на ногах шлепанцы. Пришлось напрячь память, припоминая, как ее зовут.
– Зина… Как я тут оказался?
– Петруха тебя с невропатологом под руки притащили. На грузовом лифте доставили. Перебрал вчера?
– Какое там перебрал? – возмутился я. – Ты что, сама не видела, в каком я состоянии?
– Всю ночь дрых, как убитый. Я-то надеялась… – Зиночка игриво прищурилась. – А кто такая Инесс? Новая пассия?
– Откуда ты про нее знаешь?.. – Я заморгал и только потом сообразил, что сам же и произнес это имя минуту тому назад.
– Ладно, у всех есть свои маленькие секреты, – Зина поднялась. – Самое время чай или кофе пить. Скоро начальство появится.
Она взяла чайник и вышла в коридор, покачивая бедрами. В другое время, при других обстоятельствах, я бы даже залюбовался, но только не в этот день. По коридору уже прохаживались проснувшиеся больные. Мелькали белые халаты пришедших на службу раньше положенного медиков. Ни с кем из знакомых мне встречаться не хотелось. Я прошмыгнул на пожарную лестницу. Этажом ниже тут же шарахнулись две девушки из терапевтического отделения, вышедшие сюда втихаря покурить. Сигареты полетели в окно, и сами они принялись разгонять дым. Поняв, что я не их лечащий врач и даже не из их отделения, они ограничились тем, что отошли в сторонку. Мне же до них и дела не было.
За раскрытым окном виднелся больничный парк, аллейки, лавочки. Среди густой зелени возвышалась крашенная зеленой краской крыша морга. Только с пожарной лестницы он и просматривался. На подъезде к нему стояли микроавтобус с траурной полосой и несколько легковых машин. На дорожке нервно ходил
