привередливо. Если картошка была жареная, а не тушеная, значит, это вредно для печени. Замороженные полуфабрикаты – вредно! Колбаса, майонез – вредно! Хлеб – только бездрожжевой. Я тихо сходила с ума, а мать мне говорила вечерами: «У нее же никого нет! Потерпи, больные – все капризные».
Постепенно, то ли от самовнушения, то ли от постоянного лежания, самочувствие Анастасии Георгиевны начало ухудшаться. Врачи выписали ей кучу таблеток, которые надо было принимать по часам. И тут тетка, как мне кажется, просто начала хулиганить. Она стала жаловаться матери на память и сетовать на то, что не способна самостоятельно пить свои пилюли. Так я превратилась в штатную сиделку. Утром, в обед и вечером теперь надо было проводить, как принято говорить у врачей, поддерживающую терапию в комплексе с мониторингом артериального давления. Прибавьте сюда горшки, которые также надо было регулярно выносить. Я училась уже на первом курсе института. Молодежные вечеринки и дискотеки мне замещала больная придурковатая тетушка. Я предлагала родителям нанять сиделку, но мать кивала на запуганного отца и говорила со злостью, что он на семью не может заработать денег, не то что на сиделку. И на этом все заканчивалось.
В какой-то передаче показывали, что гитлеровцы перед входом в один из концлагерей сделали надпись со словами из Библии – «Каждому – свое». И на протяжении многих дней я думала, кощунственно сравнивая себя с заключенной: «Неужели это – мое?!»
Однажды я пригласила к себе домой молодого человека. Лучше бы я этого не делала! Первый вопрос, который он задал, переступив порог нашей квартиры, был: «А чем это у вас здесь воняет?» Больше он ко мне не приходил, а я стала объектом насмешек со стороны благополучных однокурсниц. Сострадание ведь у нас не в моде.
Бесконечные «Скорые», кардиограммы, запах лекарств и мочи, скандалы дома – все смешалось в какую-то кошмарную кучу. И я стала подумывать, как все это прекратить. Понаслышке я знала, что лежачие больные могут жить, а вернее сказать, существовать годами. Но это «существование» мне не просто надоело, а СМЕРТЕЛЬНО НАДОЕЛО! Для профилактики приступов стенокардии я давала Анастасии Георгиевне одно лекарство, а для купирования приступов – другое. Мне пришло в голову, что нужно экспериментировать. Для начала я исключила из ежедневного «рациона» первый препарат. Таблетки выкидывала, а в тетрадочку добросовестно записывала, что прием осуществлен.
Учебу пришлось на время забросить. Я боялась, что наступит приступ и тетя может запросто проглотить нужные пилюли, лежащие перед ней на столике. Родителям свой приступ активности я объяснила своей тревогой о здоровье тети, которая стала в последнее время часто жаловаться на боль в груди. Я давно стала главным лекарем в семье, и мать, похвалив меня за усердие, даже похвасталась моим милосердием перед соседями и знакомыми.
Наступил день, когда Анастасия Георгиевна схватилась за грудь и позвала меня, сидящую рядышком с книгой в руках. Я немедленно убрала все таблетки и стала ждать. Тетка умоляла вызвать «Скорую», дать ей таблетки, но я была неумолима, как сама Смерть. Наступил час расплаты. На случай, если Анастасия Георгиевна выкарабкается, у меня была припасена байка, что ей все давалось вовремя, о чем была уже сделана соответствующая пометочка в блокнотике. Про мой отказ вызвать врачей и говорить было смешно: все знали, что у тети проблемы с головой.
И тут меня понесло: я стала высказывать задыхающейся тетке все то, что у меня наболело на душе. Столько гадости я никому в своей жизни не говорила и, наверное, уже никогда не скажу.
Врачей я вызвала только тогда, когда ниточка пульса окончательно исчезла и поднесенное для контрольной проверки к тетиному рту зеркальце осталось незамутненным.
«Скорая» констатировала смерть от сердечного приступа. После похорон на душе стало как-то тяжело. Я была свободна, как весенний ветерок, но почему-то идти никуда не хотелось. Моя прежняя жизнь была подчинена строгому распорядку, и, как выяснилось, я была кому-то нужной. Теперь не надо было готовить обеды, давать пилюли, но легче не стало. В опустевшую комнату тетки я старалась не заходить.
Поразило другое. Как выяснилось, тетка завещала мне свою квартиру и денежные вклады. Со слов матери, вызывавшей нотариуса на дом, когда я была в институте, Анастасия Георгиевна, подписав бумаги, добавила тихо: «Моей сиделочке…»
Смотрю, наш Сереженька Бакунин куда-то пошел, как лунатик. Частенько у него крыша едет. То паясничает, всех достает, а иногда уставится куда-то невидящим взглядом и молчит. Я знаю, что меня он ненавидит, поэтому и вышел его позлить. Мне даже кажется, что Бакунин всех не выносит. В этом они с Ксенией – родственные души. Марина, наш секретарь, ненавидит через одного. Ха, а Евгения, наоборот, любит всех!
