его возрасте.
– Что вы хотите сказать? – не понял Валера.
– Налицо явная патология, смысла которой я пока не понимаю… – Прозектор утер пот со лба. – Я бы тебе и раньше сказал, да все не получалось. За последние четыре дня это восемнадцатый труп из укушенных той самой крысой. И у всех – одно и то же: ни одного даже микрошрамика на сердце. Старуху, ту, которая в супермаркете погром устроила и пальцы у охранника отрубила, три дня назад вот на этом столе вскрывал. И сердце, и печень, и надпочечники – ну просто конфетки!
– А сколько ей лет?
– Семьдесят семь. Я специально ее медицинскую карту затребовал: у нее, оказывается, инфаркт был и целых два микроинсульта. Не говоря о куче других болячек, нажитых за всю жизнь. А внутренние органы – как у молоденькой девочки. Вопрос: почему никаких следов не осталось?
– Не знаю, – ассистент действительно не мог рационально объяснить увиденное.
– И я пока не знаю. – Александр Иванович болезненно кашлянул. – Говорю только о том, что наблюдаю сам. Кстати, на этого клиента я также затребовал медицинскую карту. У него было подозрение на опухоль мозга в начальной стадии. Подозрения, насколько я знаю, подтвердились, но ему об этом, конечно же, не говорили. В любом случае, какие-нибудь следы должны быть. Надо бы черепную коробку вскрыть да посмотреть, что к чему.
– Давайте я, – предложил Валера.
– Да уж пожалуйста… – патологоанатом протянул скальпель.
Ассистент полоснул лезвием седую шевелюру от уха до уха, и сдвинувшаяся на лоб мертвеца кожа исказила его гримасой гнева. Однако опытных патологоанатомов было трудно чем-нибудь удивить. Скальп, словно гигантская резиновая маска, был сдвинут на самый затылок. Ассистент взял хирургическую пилу и примерился. Ослепительно бликующая никелированная ножовка взвизгивала в тишине «анатомички», словно забившаяся в угол крыса. Еще несколько движений, и черепная коробка вскрыта. Ловко сковырнув с черепа верхнюю костяную крышку, помощник прозектора кивнул на мозг покойного. Мозг, напоминающий огромный желто-серый грецкий орех в микроскопических алых прожилках, выглядел, словно у двадцатилетнего здоровяка. Ни малейшего намека на опухоль не наблюдалось.
– Поразительно, – патологоанатом недоверчиво поджал губы. – Восемнадцатый год тут работаю. Всякое видел. Но чтобы такое – первый раз. Или это обман зрения… или врачи первоначально ошиблись с диагнозом. Второе я исключаю по определению – видел снимки. Первое – тем более. Значит, все дело в крысе.
– Хотите сказать, что после укуса этой твари организм человека как бы молодеет? – наконец дошло до ассистента.
– Боюсь, что так, – Александр Иванович стянул резиновые перчатки и отправился мыть руки. – О причинах ничего сказать не могу. Не убедился бы в этом воочию – посчитал бы очередной медицинской байкой из тех, что студенты-первокурсники в курилках травят. Ладно. Давай лучше подумаем, что в отчете будем писать. Если мы с тобой такое напишем – нам никто не поверит, и через два дня в этом морге будут работать другие патологоанатомы. У тебя, Валера, какие-нибудь предложения есть?
Глава 11
– …алло, барышня, подымайся… Давай, приходи в себя, некогда нам тут с тобой возиться!
Лида опасливо разлепила глаза, с трудом фокусируя зрение. Первое, что она увидела, – сосредоточенное лицо Мефодия Николаевича прямо перед собой. За спиной ученого маячил некий грязный субъект бомжатского вида: заношенная фланелевая сорочка с надорванным карманом, рваный шарфик, грязная лыжная шапочка… Портрет довершали высокие рыбацкие сапоги.
Она лежала на скамеечке неподалеку от здания теплоузла. Голова кружилась, перед глазами плыли бесформенные фиолетовые круги, во рту саднило, словно от нескольких выкуренных сигарет. Суровцев осторожно подносил к ее лицу склянку с нашатырным спиртом. Бомж, переминаясь с ноги на ногу, бубнил вполне миролюбиво:
– Люди уж больно нежные стали. Чуть что – сразу в обморок. Пожили бы с мое, посмотрели бы, что я видел…
– Лида, подымайся, – ласково вздохнул Мефодий Николаевич. – Почти двадцать минут тут лежишь.
Поморщившись, девушка наконец поднялась и, пошатываясь, прислонилась к спинке скамейки. Взгляд ее невольно упал на прикрытую тканью клетку. К счастью, из-под плотной ткани не доносилось ни единого звука, однако лаборантка на всякий случай отодвинулась подальше.
– Кто это? – прошептала она, глядя на бомжа.
– Местный житель, – Мефодий Николаевич приобнял девушку. – Ты как, нормально?
И хотя Лида все еще ощущала заметное головокружение, она ответила:
– Почти. Не волнуйся, – пересохшими губами молвила девушка.
– Кстати, надо бы ему спасибо сказать, – Суровцев кивнул на бомжа, вполне безобидно сопевшего рядом. – Помог тебя до скамейки дотащить.
– Первый раз в жизни потеряла сознание, – созналась девушка несколько виновато и, взглянув на длинную кухонную скалку, прислоненную к спинке скамейки, неуютно поежилась.
Мефодий Николаевич пружинисто выпрямился.
– Вы, гражданин, всегда с дубинкой ходите или специально для нас ее приготовили? – нарочито строгим тоном уточнил он. – Да вы не бойтесь, мы не из милиции!
Оборванец улыбнулся виновато и заискивающе. Видимо, он рассчитывал получить за помощь какое- нибудь вознаграждение и потому решил на всякий случай быть искренним.
– В последнее время – всегда. Во всяком случае – у себя в подземелье, – признался он, и по его тону девушка безошибочно определила: никакой агрессии от этого типа ждать не стоит. – Время сейчас такое, что всякое может случиться. А что у нас в подземельях в последнее время творится – лучше и не рассказывать. Вы-то, наземные жители, ничего не видите и не понимаете.
Мефодий Николаевич закурил, подумал и, передав бомжу почти полную пачку, попросил:
– А что за время такое сейчас в подземельях? И чего мы, наземные жители, не понимаем?
Оборванец принял подарок, повертел его и, определив, что сигареты дорогие, благодарно кивнул.
– Вы меня извините, что я вашу девушку дубинкой напугал… Но я почему-то в темноте подумал, что вы из этих… Ну, есть тут одни.
– Кто именно? – заинтересовался Суровцев.
– У нас тут небольшая колония бездомных, – начал бомж и, прикурив от поднесенной ученым зажигалки, продолжил вполне доверительно: – Кто-то из тюрьмы вернулся да прописки лишился, кого-то жена-дура за пьянки выписала, кто-то с ментами поцапался… Короче, всякое ведь в жизни случается, правда? Вот мы, четверо таких бездомных, поселились в бункере. Тепло дармовое, кровати, холодильник старенький, мебелишка кое-какая со свалки. Даже телевизор с мусорки притащили и к антенне подсоединили. Что еще надо для счастья? Ментов нету, никто не дергает, живи, как хочешь… Главное – другим не мешай. Так вот, до поры до времени все было нормально. Никаких конфликтов, все по-братски делили. Даже выпивку. Несколько из наших наверху весь световой день ошиваются – деньги в подземных переходах стреляют, по мелочовке там всякое-разное воруют… Ну, стеклотару на крайняк собирают. А один, как правило, внизу: за порядком следит и хавчик готовит.
– Что-что? – не поняла девушка.
– Еду, – перевел бомж на человеческий язык. – Все сыты, довольны… А если повезет – и пьяны. И вот как-то несколько дней назад случилась у нас полная непруха. Одного нашего в ментуру за мелкую хулиганку замели, пришлось сбрасываться из общака, чтобы выкупить. С хавчиком глухо, украсть нечего, выпивки никакой, сигареты тоже закончились. Короче, голяк полный. А жрать хочется. Подумали мы и отправились с Вованом на охоту – тут же, в нижнем коллекторе.
– А на кого охотитесь? – с интересом уточнил Суровцев.
– Как на кого? На крыс, конечно! – пояснил бомж, словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся.
Ветер с реки тревожно зашелестел кронами. Где-то в соседнем дворе истошно взвыла автомобильная сирена. Лида почувствовала себя предельно неуютно, однако все-таки не удержалась от вопроса:
– Как же вы на них охотитесь?
