– Лида… Лидочка… – Мефодий Николаевич обернулся. – Все, считай, мы пришли… Лида!
Девушка не отвечала. Усевшись на ржавый рельс, она тяжело дышала, не в силах даже поднять глаза.
Суровцев с огромным трудом подхватил ее на руки, донес до лестницы и, покачиваясь, поднял на верхнюю площадку. Наружная металлическая дверь, выводившая неизвестно куда, была заперта снаружи.
– Откройте… – шепотом прокричал мужчина и несколько раз ударил в дверь ногой.
Удивительно, но дверь открыли почти сразу. В проеме стоял вооруженный правоохранитель.
– Вы кто? – спросил он, удивленно рассматривая странных людей. – Что вы тут делаете? Как оказались?
– Мы из Южного округа, – тяжело шепнул Мефодий Николаевич и по определившемуся движению мента к автомату сразу понял, что тоннель все-таки вывел их за реку. – Обождите стрелять. Отведите нас к мэру. Он обо всем знает. Я давал ему радиограмму. Моя фамилия Суровцев, сообщите немедленно. Это очень важно…
…Спустя полтора часа, после проверок, перекрестных допросов и дотошных медицинских осмотров, Суровцев и Лида сидели в кабинете градоначальника.
– Только полное отключение Южного округа от теплоснабжения и электричества! – биолог был категоричен. – Только это. Ничего другое нас не спасает. Иначе ситуация окончательно выйдет из-под контроля.
– Но ведь там вроде бы уже обнаружили противоядие, – несмело напомнил градоначальник.
– Вот этого я и боюсь больше всего. Лучше излечивать людей холодотерапией.
– А… вы не можете ошибаться? – В голосе мэра прозвучало естественное недоверие. – Что – есть уже люди, полностью излечившиеся морозом после укусов крыс?
– Я не ошибаюсь, – Мефодий Николаевич выложил перед собеседником журнал лабораторных наблюдений и диски с видеозаписями. – Тут все очень подробно.
– И такие люди есть, – твердо молвила Лида, демонстрируя запястье с почти зажившими следами крысиных зубов. – Это я. Можете продержать меня в каком угодно карантине, а потом сколько угодно проверять…
Глава 38
Такой ранней и лютой зимы не было в мегаполисе за последние лет сто. Холода накатили безжалостные, звенящие. В начале ноября столбик термометра опустился до минус двадцати, и, судя по всему, это не было пределом.
Хотя обстановка в Южном округе относительно нормализовалась, народу на улицах теперь почти не было. Жители сидели по остывающим квартирам, греясь у зажженных газовых конфорок на кухне, рефлекторов, электрических радиаторов и батарей. Спать ложились в трех свитерах. На ночь наваливали на одеяла все более или менее теплое.
По утрам прямые дымки от крыш упирались в серо-молочное небо. Со звенящих деревьев сыпалась сухая снежная пыль. К продуктовым спецраспределителям отправлялись, взяв у соседей все теплые вещи и напялив их на себя. По улицам ходили гуськом, осторожно передвигаясь по прорытым меж сугробов тропкам. У супермаркетов, где по-прежнему раздавали продукты по карточкам, зажглись костры – стоять в уличной очереди более пятнадцати минут было смерти подобно. В квартирах появились самодельные «буржуйки» с трубами, выведенными в кухонные форточки. Деревья в скверах и парках спилили за несколько дней. Еще раньше исчезли все доски с давно заброшенных строек.
По ночам над заснеженным, выстуженным Южным округом висела мертвенно-желтая луна в звездном черном космосе. Жизнь постепенно замирала…
Вскоре столбик термометра уперся в отметку «минус двадцать пять». Именно в этот момент Южный округ одновременно отключили от теплоцентрали и электричества. Сделали это ровно в полдень, чтобы люди массово не замерзли в квартирах во время сна. Как и следовало ожидать, население блокадной зоны выскочило на улицы – казалось, что в выстуженных домах было еще холодней. Слухи казались одни страшнее других: якобы во всем округе полопались трубы, в котельных прогорели топки и полетели форсунки. Электроподстанции все как одна стояли обесточенные, вымороженные, и обслуживающий персонал вскоре разбежался куда глаза глядят.
Пытались жечь уличные костры, но дров для них почти не осталось. Выносили и жгли мебель, взрывали деревянные полы, снимали двери и рамы из окон брошенных квартир. Но всего этого хватило лишь до следующего вечера…
Суровцев и тут оказался абсолютно прав: вирус агрессивности, поразивший людей, никуда не исчез. Просто антидот, случайно изобретенный Александром Ивановичем, временно приглушал эту злобу, которая все копилась, копилась, не находя пока выхода. Так часто случается в гнойной хирургии, когда фурункул не вскрывают, а долго отпаривают компрессами и щадящими мазями. Вот гной и уходит вглубь, заражая ядом непораженные ткани…
Белый порошок больше не помогал даже в самых ударных дозах. В условиях резкого холода организмы людей начали постепенно перестраиваться. Фурункул со зловещим шпоканьем лопнул – ядовитый гной ненависти и вражды густо потек наружу…
Казалось, возвращались самые кошмарные времена. С наступлением темноты по улицам города бродили целые толпы маньяков. Теперь, правда, они больше не нападали друг на друга, как в былые времена, а сбивались в толпы, громя на своем пути все и вся.
И вскоре по одной из таких человеческих стай словно дунуло слушком: во всем виноват тот самый очкастый доктор из больницы скорой помощи. Якобы он коварно и подсунул народу снадобье, которое сперва действительно немного помогает, а затем значительно усугубляет положение инфицированных.
Несколько сотен человек тотчас же бросилось к клинике. Хлипкие милицейские наряды были сметены мгновенно – будто их и не было. Толпа – злая, безжалостная, агрессивная – ворвалась в больничные корпуса, сметая и круша на своем пути все…
Глава 39
Александр Иванович стоял у окна, с ужасом глядя на беснующуюся толпу перед приемным покоем больницы. В густой мазутной темноте кроваво-красными нарывами полыхали факелы, и их отблески зловеще скользили по стенам и сугробам. С тротуаров доносились агрессивные вопли, беспорядочные выстрелы перемежались с боевой матерщиной. Кто-то тоненько вскрикнул и тут же смолк, видимо задавленный в плотной человеческой массе.
Противостоять донельзя агрессивной толпе было совершенно бесполезно: это бы только подхлестнуло ее к новым безумствам. Автомат зарезанного главврача в счет не шел: от дикого напора сотен маньяков не спас бы и взвод тренированных спецназовцев. Бежать тоже не представлялось возможным – клиника скорой помощи наверняка находилась в плотном кольце сумасшедших.
Траектория судьбы Александра Ивановича вновь выписывалась по странному лекалу. Мощное колесо, зацепившее его с самого дна и вынесшее к сияющему свету, теперь, продолжая вращение, волокло его на дно, и спасения ждать было неоткуда…
Внизу, этажом ниже, загремели двери, неуверенно хлопнул пистолетный выстрел. Зазвенело и слоисто высыпалось стекло окна, ледяной булыжник прыгнул на стол рядом с Александром Ивановичем и срикошетил под кушетку.
– Валера… Валера! – позвал прозектор верного ассистента, словно бы он мог ему помочь.
Валера не откликался. Он лежал в вестибюле с разбитой головой, истоптанный до крови, и толпы маньяков рвались мимо него, не обращая никакого внимания на труп.
По лестничным клеткам и коридорам гулко бухали десятки подошв. То и дело слышались выстрелы, звонко и весело рассыпались разносимые стекла. Погромщики неуправляемой лавиной растекались по почти пустынному зданию.
Александр Иванович двигался, словно сомнамбула. Зачем-то поднял замок-молнию любимой «косухи», снял золотые очки, тщательно их протер, вновь нацепил на нос. Подошел к двери, осторожно приоткрыл ее, выглянул наружу…
Прямо на него бежало несколько мужчин: налитые кровью глаза, полураскрытые рты, факелы и палки в сжатых руках… У стены, совсем рядом с кабинетом, корчился в предсмертных судорогах омоновец с
