вспоминая твое лицо, я понимаю: ты думал о том, что напрасно поторопился, что в твоей жизни все могло быть иначе. Именно, если бы не поторопился… А, Женя! Что ты скажешь мне на это?
– Я уже признавался в том, что Лена мне нравится. Чего тебе еще надо?!
– А до Лены? До меня? Кто еще был в твоей жизни, Женька? Я никогда тебя не расспрашивала, потому что в моей-то всегда был только ты, и мне, идиотке, казалось, что и у тебя – только я… ну и еще Ленка чуть-чуть…
– Разумеется, я не святой, – с видимым усилием выговорил Антонов. – Была у меня, как у всех, первая любовь… Ну… не получилось… Я от нее в армию сбежал со второго курса института… А потом… ты… тебя встретил… Вот, собственно, и вся моя жизнь…
– А кем она была, твоя первая любовь? – не унималась Инна.
– Зачем тебе понадобилось ворошить все это?!
– Зачем? Понимаешь, я места себе не нахожу от страшного чувства вины перед Дашкой… Все думаю, думаю… почему я вдруг так… из-за Альберта… И поняла, что мне как-то все некогда было на себя обернуться. Дашка – маленькая, дел по горло, муж – человек положительный… Ну что еще надо? Но вот дочка выросла, можно бы и пожить для себя… с тобой… но… Я в этой чертовой «Северной жемчужине» вдруг увидела, как Альберт смотрит на Лену. Ты никогда так на меня не смотрел… Я… сломалась… И дело не в красоте Соколовского, которая, конечно же, бесспорна. Мне захотелось, чтобы эти глаза смотрели на меня с такой же любовью, которой я… никогда не знала… Ты не любил меня, Женя…
– Глупости!! – взвился Антонов.
– Нет. Это правда, – спокойно ответила ему Инна. – У меня ничего не выйдет с Альбертом, потому что… В общем, ты и сам понимаешь… Но тебя я отпускаю, Евгений. К Кондрашовой, не к Кондрашовой… Все равно… Уйди от меня, Женя…
– А ты не думаешь, что Дашка может еще что-нибудь выкинуть, если я уйду?!
– А ты поговори с ней. Она теперь кое-чем умудренная… Может быть, поймет…
– Ладно, это никуда не денется… Нечего горячку пороть! Догорячились уже! А на Альберта твоего с его шоу-бизнесом мне начихать десять раз! Я этого Кудеярова лично изничтожу!
Инна промолчала. Евгений поднялся с табуретки и пошел в коридор. Ему почему-то хотелось, чтобы жена его задержала. Он даже загадал: если задержит, то все еще наладится. У Дашки все непременно обойдется: ни беременности от этого попсового козла не подхватила, ни дурной болезни. А душевные раны здорово врачует время, уж он-то об этом точно знает. Антонов даже задержался у зеркала, медленно застегивая куртку, но Инна так и не окликнула его из кухни.
Погода была под стать отвратительному настроению Евгения. Холодный осенний дождь от души молотил по асфальту, будто собирался навечно впечатать в него гадкие коричневые листья, уж вдрызг измочаленные башмаками питерцев. Перепрыгнув крупную лужу, Антонов тут же, с ходу, вляпался в другую, подняв целый фонтан брызг и заляпав себе джинсы со всех сторон. На его счастье, все пассажиры троллейбуса, куда удалось втиснуться, были такими же мокрыми, а потому он из общей массы не выпадал. С волос на лицо Евгения текли струйки воды. «Мужчины плачут в дождь», – вспомнились ему строки какой-то песни. Да-а-а… Можно было бы и всплакнуть втихаря…
Антонов ехал в издательство журнала «Ягуар». После того как Дашка популярно объяснила им с Инной, кто есть Соколовский на питерском светском небосклоне, он сразу же узнал адрес. Пожалуй, им есть что обсудить с Аликом, кроме преступления Вадима Кудеярова против его дочери Дарьи.
В коридоре издательства знаменитого на весь Петербург мужского журнала ни на одной из дверей не висело опознавательных табличек, только золотисто поблескивающие номера. Пару раз чертыхнувшись, Антонов спросил первую же попавшуюся на пути девушку, несущую в охапке кипу разноцветных папок с бумагами:
– Не скажете, где я могу найти Соколовского?
– Альберта Сергеича! – обрадовалась девушка, будто все посетители только и делали, что искали Соколовского, а она как раз и занималась тем, что помогала его найти. – Он только что зашел в кабинет к Успенской!
– А Успенская – это…
– Это главный редактор нашего журнала! – все так же радостно сообщила девушка с папками.
– А главный редактор… она находится…
– В двести пятнадцатом офисе… это на втором этаже… – Девушка лихо повернулась и указала подбородком, куда следует идти Антонову.
Поблагодарив юно-радостную сотрудницу «Ягуара», он поднялся по очень чистой лестнице на второй этаж и почти сразу наткнулся на дверь со сверкающим золотом № 215. Сначала он решил постучать. Потом раздумал и, осторожно повернув золотистую ручку, спросил, как спрашивают, засунув голову в кабинет участкового терапевта:
– Можно?
– Да-да, пожалуйста, – ответила молодая светловолосая особа, не поворачивая головы от экрана компьютера.
Антонов решил, что попал в приемную главного редактора, а светловолосая особа – секретарша. И он спросил ее именно как секретаршу:
– Могу я у вас в приемной подождать Альберта Сергеевича Соколовского? Мне сказали, что он зашел в кабинет главного редактора. Боюсь, знаете ли, упустить его…
Особа заложила за уши свои светлые волосы и повернулась к нему лицом. Евгению показалось, что под его ногами качнулся пол. Он даже вынужден был схватиться рукой за дверной косяк.
– Боюсь, что вы его сегодня уже не дождетесь, – улыбнувшись, ответила молодая женщина. – Дело в том, что Альберт Сергее…
Светловолосая особа запнулась на отчестве Соколовского, потому что во все глаза смотрела на Антонова со смешанным выражением ужаса и недоумения.
– Жанна… – выдохнул он. – Не может быть…
– Жен-ня… – запнувшись, проговорила Жанна Олеговна и поднесла руку к горлу, будто ей вдруг стало тяжело дышать.
…Женя Антонов впервые увидел Жанну Осипенко возле института холодильной промышленности, куда собирался поступать после школы. Обняв пакет с учебниками, она сосредоточенно ела мороженое. Уже в те времена Жанна поняла, что ее очень светлые волосы и длинные белые ресницы составляют единое неделимое целое, и не красилась. Будто эльфийскими крылышками, она хлопала своими удивительными ресницами над стаканчиком мороженого крем-брюле, чем сразила абитуриента Антонова наповал. Все его одноклассницы и прочие знакомые девушки изводили на свои ресницы килограммы махровой туши, да еще и сверху на веки намазывали какую-то перламутровую гадость. Знакомясь с очередной прелестницей, Женя всегда ловил себя на мысли, что неплохо бы ее для начала хорошенечко отмыть. Иногда это удавалось, если получалось познакомиться, скажем, на пляже. Умытое лицо не всегда располагало к продолжению знакомства за пределами того же пляжа. Девушку у дверей «холодильников» не надо было мыть. Она была натуральна и… прекрасна…
Жанна приехала поступать в институт из далекого таежного поселка и удивлялась всему, что видела. Ее глаза с «эльфийскими крылышками» (как все же прозвал ресницы Жанны Женя) широко распахивались навстречу новому миру. Она радовалась, когда ехала в троллейбусе, чуть не визжала от восторга, спускаясь на эскалаторе метро. Жанна без конца покупала мороженое, утверждая, что только теперь поняла, что оно собой представляет на самом деле. У них в райцентре тоже продавали вафельные стаканчики, но их даже сравнить нельзя было с ленинградскими. Из-за мороженого она и подала документы в «холодильники», поскольку, в общем-то, совершенно не представляла себя в какой-либо профессии. Хотелось учиться в большом красивом городе – вот и приехала.
Жанна радовалась Жене, как мороженому. Он, житель Северной столицы, вызывал у нее восхищение только своей к ней принадлежностью. Ей казалось, что худощавый Евгений так же изящен, как кованый светильник на ленинградском мосту. Его волосы были того же оттенка, что золоченая лепнина Эрмитажа, губы имели тот же изысканный изгиб, что у «Укротителя» Петра Клодта, а умом Антонов мог сравниться разве что с Салтыковым-Щедриным, именем которого названа Публичная библиотека. Обычный панельный дом, где проживал тогда Женя, потряс воображение Жанны наличием лифта и мусоропровода.
