назад принадлежал Феликсу, мне пришло сообщение следующего содержания:
«Если ты, сумасшедшая овца, не прекратишь мне звонить, то тебя размажет по асфальту Коля Сивый».
Очевидно, в окружении той пташки все побаивались Колю Сивого. Я готова была схлестнуться хоть с Сивым, хоть с Бурым, если бы это помогло мне прояснить ситуацию, но, похоже, не поможет. И я перестала звонить пташке.
– Что-то сегодня наша железная леди с лица спала! – пропела над моим плечом Леночка Кузовкова. – Неужели йоги болеют?
– Пошла ты, – беззлобно отмахнулась я.
Леночка присела рядом, тщательно разложив на коленях складочки новой юбки цвета ослепительной морской волны, и сказала:
– Тонь, я серьезно! У тебя такое ужасное лицо... Случилось что-нибудь?
Я развернулась от компьютера к Кузовковой и ответила, глядя в ее голубые глаза, совершенно негармонирующие с яркой морской зеленью юбки:
– Могу я быть не в настроении?
Леночка покачала головой и сказала:
– Не можешь...
– То есть? – удивилась я.
– Сколько тебя знаю, ты всегда в настроении, в бусах и серьгах.
Я дотронулась рукой сначала до груди, потом до ушей. И в самом деле, я была без любимых украшений. Первый раз за энное количество лет. Как же меня достал Феликс!
– Вот видишь! – качнула круто завитыми кудрями Кузовкова.
– Да-а-а... – протянула я и зачем-то сказала о наболевшем: – Мужик меня кинул, Ленка... Самым наиподлейшим образом...
– Как? – ахнула Леночка и прикрыла рот пухлой ручкой с тремя золотыми перстенечками на пальцах. – Кирилл Анатольевич кинул?
– При чем тут Кирилл Анатольевич? – изумилась я.
– Ну как же... Вы же... Это же все знают...
– Да ну?! – Мои глаза, похоже, чуть не вывалились из орбит.
– Мы... конечно, понимаем, что вы не хотите афишировать свои отношения, – стала говорить Кузовкова, – а потому делаем вид, что ни о чем не догадываемся...
– А на самом деле догадываетесь?
– Ну... это же очевидно...
– Что именно?
– Что... Кирилл Анатольевич влюблен в тебя, а ты... В общем, мы всем отделом тебя уже сто раз осудили. Кирилл Анатольевич... он такой... Такой! Да не мог он тебя кинуть! Ерунду говоришь!
– Я не про Кирилла, Лена...
– То есть у тебя был другой?!
Леночка так закатила глазки и так подалась ко мне всем телом, что я поняла: она безмерно рада моему откровению. Она всегда лезла ко мне в подруги или в наперсницы, и тут вдруг ей такой подарок отвалился.
– Знаешь, Тоня! – Она даже позволила себе дотронуться до моего плеча рукой в перстнях. – Ты не расстраивайся по поводу того, другого... Наплевать и забыть! Вот Кирилл Анатольевич – это совсем другое дело. Он не кинет и не предаст. Ты подумай об этом, Тоня! Это я тебе как... друг говорю.
Леночка очень хотела бы сказать «подруга», но постеснялась, и правильно сделала.
– Ладно, Лена, так и быть, подумаю, – согласилась я, чтобы Кузовкова побыстрей отвалила. Я уже кляла себя за то, что позволила себе сойти со своего пьедестала. Пора было возвращаться на монументальное возвышение. Перед возвращением я еще раз взглянула в Леночкины голубые глазки и сказала:
– Только ты уж...
– ...никому! – продолжила за меня она. – Могила!
Минут через сорок после нашего с Кузовковой разговора в комнату, где я любила работать одна, ворвался разъяренный начальник.
– Какого черта ты растрезвонила всему отделу о наших отношениях? – прошипел Мастоцкий.
– А разве у нас есть какие-то отношения? – спросила я, мысленно аплодируя Леночке. Я представила, как с ее подачи сотрудники почесали языки о наши с Киркой спины.
– Ну... сейчас... нет...
– Вот! Как же я могла трезвонить о том, чего нет?
– Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю! – продолжал с присвистом шипеть Мастоцкий, и брови его при этом изгибались смешными домиками.
– Дурак ты, Кирилл Анатольевич, – сказала я, и начальник тут же огляделся кругом: не слышит ли кто- нибудь из сотрудников, как я его унижаю. Я усмехнулась и сказала: – Никого тут нет. Они, твои обожаемые сотрудники, сюда не ходят, когда здесь я, потому что мешаю им сплетничать.
– Антонина! – взвыл он.
Я за плечо опустила его в соседнее компьютерное кресло и предложила:
– Охолони чуток, Кира. Кузовкова сама мне сказала, что они давно заметили, как сильно ты в меня влюблен, и...
– Врешь... – перебил он меня. – Специально, чтобы еще больше унизить.
– Вру, что ты в меня влюблен? – рассмеялась я.
Кирилл уронил лицо в подставленные ладони, и мне вдруг стало жалко всех: его, себя, Феликса и даже почему-то Леночку Кузовкову с ее идиотским пристрастием к кошмарным юбкам.
– Прости, – сказала я. – Я не хотела сделать тебе больно.
– Больно?! – взвился Мастоцкий. – Это не то слово, Тоня! Ты постоянно делаешь мне очень больно! Я просил не афишировать наши отношения только потому, что никогда не верил в тебя. Я всегда знал, что ты натешишь свое тело и уйдешь от меня... читать свои книжки или... к другому! Хорош мужик, которого бросает женщина! Мне не хотелось, чтобы сотрудники об этом знали!
– Как оказалось, они все поняли, Кира.
– И что теперь?
– Ничего... Все останется, как было. Сотрудники будут делать вид, что ничего не знают. А мы с тобой будем делать вид, что не знаем, что они знают.
– Я люблю тебя, – сказал он.
– Это не ново, – печально отозвалась я.
– А ты опять в кого-то влюбилась, да?
– Влюбилась.
– Он бросит тебя!
– С чего ты взял?
– Ни с чего... Не он, так ты его бросишь... Мы уже все это проходили сто раз...
– Если он меня бросит, Кира, то...
– Что? – Мастоцкий подался ко мне всем телом. Я посмотрела ему в глаза и ответила:
– То я выйду за тебя замуж...
– Врешь...
– Нет... Мне уже много лет. Пора заводить семью, а то будет поздно...
– Обещаешь? – еле продышал Кирилл.
– Обещаю, – ответила я и отвернулась от него к своим графикам на экране компьютера.
После работы я, разумеется, поехала на улицу Полярников, 35. Дверь квартиры 171 мне открыл лысоватый толстяк в трениках с вещевого рынка и детской футболке с волком из старого мультика «Ну, погоди!».
– Мне бы Феликса Плещеева, – проговорила я немеющими губами.
Толстяк внимательно оглядел меня поверх очков, которые с трудом держались на кончике его круглого
