что не люблю обеих, и съехал в Завидово. Черновой вариант романа матери я прочитал с полнейшим равнодушием к героям, то есть к Кларе, Наташе и собственной персоне. То, что мать уготовила девушке смерть при подпольном аборте, а Кларе – безумие на почве утраты великой любви и дочери, меня вообще не взволновало. Если бы Наташа была беременна, то так и сказала бы мне. Между прочим, трудно сказать, что я тогда сделал бы, если бы вдруг узнал о ребенке. Возможно, даже женился бы. Пожалел. А сам наверняка спал бы попеременно то с ней, то с Кларой.
В общем, тогда я думал, что хорошо отделался: скрылся в Завидове и не натворил еще более ужасных дел. А потом ушел с головой в занятия большим теннисом и забыл даже думать о Серебровских, как никогда не думал ни об одной из своих брошенных женщин.
Через некоторое время мне напомнили о них газеты. Еще как напомнили! О двойном самоубийстве матери и дочери Серебровских-Элис с неделю трубили все СМИ. Я был раздавлен этим известием, как асфальтовым катком. При вскрытии установили, что обе женщины были беременны. Моими детьми! Я ждал, когда за мной придут, чтобы передать в руки правосудия. Я был достоин самой страшной кары. Да и не хотел жить. Наши с матерью игры завели нас слишком далеко. Я сожалел и о нелепой смерти Наденьки Пуховой, но та хоть в чем-то была виновата передо мной, но Наташа... Чистая, светлая девушка с нежной кожей, слегка пахнущей черемухой... И Клара... горячая, неистовая, страстная... Что я наделал?! Как смел!!!
В общем, я зверем метался по почти уже достроенному матерью дому, как по клетке. Мне хотелось бы расшибить себе лоб о стены, скинуться вниз со второго этажа, но... я не смог... Не смог лишить себя жизни и не понимал, как смогли сделать это они, две трепетные, прекрасные женщины? В конце концов, обессилев, я собрался идти сдаваться ментам, которые по непонятной причине почему-то за мной не приходили.
Не пошел. Мать не то чтобы не пустила... Нет... Она даже картинно распахнула мне дверь. Она все про меня знала. Да. Знала, что смалодушничаю и не пойду. Не пошел. Хотелось бы как-нибудь обезуметь или хотя бы впасть в депрессию. Ничего не удавалось. Слишком могучим организмом наградил меня папаша Серго, фамилией которого так гнусно воспользовалась его бывшая возлюбленная. Как же я понимал теперь моего папеньку! Да от таких женщин, как Надежда Валентиновна Плещеева, надо бежать без оглядки. А еще лучше было бы сразу убить ее вместе с отпрыском, то есть со мной...
Мать надо мной смеялась. И еще над двумя, как она их называла, нелепыми смертями. Я не мог ее видеть. Боялся придушить. Нечаянно, в порыве, потому что специально – не смог бы. Как выяснилось, я, такой огромный мужик, был слишком слаб и малодушен, чтобы отважиться на отчаянный поступок. А ведь смертей было не две! Не две! Четыре! В обеих женщинах уже жили мои дети! Мои!
После этой жутчайшей истории я окончательно отказался работать с матерью. Пусть пишет свои мерзейшие романы без моего участия. Должна уже набить руку-то. Все магазины завалены ее книгами. Нескончаемой рекой идут сериалы по ним. Один полнометражный фильм получил даже какую-то кинематографическую награду. Весьма престижную. Все те же СМИ хором требовали, чтобы Гюльчатай наконец показала личико. Мамаша уже почти собралась это сделать, но... В общем, испугалась, что без моего участия дело у нее не пойдет так резво. Я же в этот раз был тверже гранитной стены: никогда больше и ни за что!
Через свою подругу в риелторской фирме мать сняла на время квартиру в обычном блочном доме, из которой выехал жилец, а новый еще не успел вселиться. Рядом был расположен косметический салон. Мать планировала изучить быт женщин этого дома, нанести визит в соседний салон и слепить какую-нибудь косметологическую трагедию самостоятельно. Без меня. И надо же случиться такому, чтобы ее разразил гипертонический криз как раз тогда, когда они оказались в одном магазине вместе с Тоней... Волчицей...
Мы познакомились... Как я уже говорил, Тоня мне понравилась. И чем дальше, тем нравилась больше. Она не была похожа ни на одну из женщин, которых я знал ранее. Она любила меня – видел, но не делала никаких попыток затащить в загс или забеременеть обманным путем. Она интересно мыслила и была совершенно независима. Мне иногда даже хотелось, чтобы она принялась просить меня взять ее замуж. Я поломался бы для порядка и взял бы. И она попросила... Нет... Не так... Она спросила: «И ты возьмешь меня замуж?» Я ответил что-то вроде «возможно», хотя мне изо всех сил хотелось крикнуть: «Да-а-а-!»
Что меня сдерживало? Мать... Она уже начала писать новый роман обо мне и Тоне. Я просил... нет... умолял ее не делать этого. Я говорил, что всерьез полюбил эту женщину и собираюсь жениться.
– Пока не напишу, не женишься! – отвечала она.
– Ты, мать, не хочешь счастья собственному сыну? – зачем-то спросил я, хотя понимал, что наши отношения уже давно нельзя назвать родственными, кровными. Мы были всего лишь партнерами по бизнесу. Виртуальная литературная деятельность вполне заменила матери меня.
– Хочу, – ответила она, но я видел: ей все равно. – Но сначала я допишу роман, потом дам интервью прессе, а уж после... В общем, то, что я делаю сейчас, – моя лебединая песнь! После я уже больше не буду писать.
– А что же ты станешь делать?
– Уеду за границу. У меня уже достаточно денег.
– И кто же тебя там ждет?
Мать опять дьявольски расхохоталась:
– Издатели, мой милый! Из-да-те-ли!
– А если без меня не пойдет? – саркастически спросил я.
– А я и не собираюсь там писать! Я собираюсь там жить! Я столько уже наваяла – переиздавать им – не переиздать!
– Чем же тебя не устраивает жизнь здесь? В России? Ты же на вершине успеха!
– А мне не нравится, например, что рядом с моим стильным домом стоят жалкие хибары дачников, крытые толем и всякой дерюгой. И ведь ничем их отсюда не вышибешь! Прямо вросли в землю, плебеи!
Я остолбенел и все-таки спросил после непродолжительного молчания:
– Мать... ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь? Давно ли ты сама из грязи да в князи?
– Это не имеет значения, давно или нет! Я много работала и устроила себе такую жизнь, о какой всегда мечтала. Никто не мешает и им поднапрячься! Вместо того чтобы корячиться на своих жалких сотках, делали бы бизнес!
Не буду пересказывать этот бессмысленный разговор до конца. В тот момент меня гораздо больше занимал совсем другой вопрос. Мне важно было уговорить мать не писать роман об Антонине.
– Ты мне не указ, – заявила она.
– Но я... люблю ее... – Тогда я впервые произнес это слово, и как же мне сладко стало от него... и невыразимо больно. Да... вот так: сладость и боль в одном флаконе...
– Как полюбил, так и разлюбишь!
– Не собираюсь этого делать! – крикнул я, потому что уже хотел, чтобы эта сладкая боль была со мной всегда.
– Соберешься! – Она так отвратительно хихикнула, что мне показалось, что моя родительница несколько повредилась в уме. – Я должна закончить роман!
Почему-то я вдруг успокоился. Пусть себе заканчивает на здоровье. Мне-то что! Я женюсь на Тоне, а мать пусть напишет первый роман со счастливым финалом. Может, понравится, и она перейдет к новому, еще не разработанному ею жизненному пласту.
Но она не хотела разрабатывать ничего нового. Она хотела писать в том же духе, а потому заявила, что в ее планах задурить Антонине голову очень красивым молодым человеком, чтобы, значит, женщина передо мной провинилась.
– У тебя ничего не выйдет, – уверенно сказал я. – Тоня меня тоже любит.
– Верю! Ты научился внушать женщинам что-то такое... В общем, я все продумала. Я съезжаю из дома Антонины, ты тоже переселяешься в Завидово. Тоню мы, как сейчас говорят, разводим по полной, потом подсылаем молодого красавчика, и ты увидишь...
– Что?
– Как что? Что она за милую душу ляжет с ним в постель, несмотря на всю свою любовь к тебе!
– А что ты подразумеваешь под словами «разведем ее по полной»?
Мать рассказала мне, какие задумала мистические сцены с нашим исчезновением из Питера. Я
