облитые душистой помадой, теснились вдоль стен, а посередине между колоннами медленно танцевали девушки в длинных одеяниях. Черные волосы, заплетенные в многочисленные тонкие косички, развевались по плечам танцующих, широкие браслеты из разноцветного бисера охватывали запястья, пояски из цветных бус просвечивали сквозь тонкую ткань. Пандион не мог не заметить некоторой угловатости стройных женщин Айгюптоса, отличавшихся от сильных девушек его родины. В стороне молодые египтянки играли на различных инструментах: две девушки – на флейтах, одна – на многострунной арфе, еще две извлекали резкие дрожащие звуки из длинных двухструнных инструментов.
Танцовщицы держали в руках блестящие листы тонкой бронзы, время от времени прерывая мелодию короткими звенящими ударами. Непривычная для уха Пандиона музыка составлялась из смены высоких и низких скачущих нот то в медленном, то в убыстренном темпе. Танцы окончились, утомленные танцовщицы уступили место певцам. Пандион, прислушиваясь, старался разобрать слова. Это ему удавалось, когда мелодия шла медленно или звучала на низких нотах.
Первая песня прославляла путешествие в южную часть Кемт. «Ты встречаешь там красивую девушку, она отдает тебе цвет своей груди», – разобрал Пандион.
В другой песне с воинственными выкриками прославлялась храбрость сынов Кемт в витиеватых, показавшихся Пандиону бессмысленными выражениях. С раздражением молодой эллин отошел от окна.
«Имя храброго не погибнет на всей земле вовеки», – донеслись до него последние слова, и пение прекратилось. Послышались смех, оживленное движение, и Пандион снова заглянул в окно.
Рабы привели светлокожую девушку с коротко подстриженными волнистыми волосами и вытолкнули ее на середину зала. Она стояла, смущенно и испуганно оглядываясь, среди растоптанных на гладком полу цветов. Из толпы гостей выделился человек и сказал девушке несколько сердитых слов. Она покорно взяла протянутую ей лютню из слоновой кости, и пальцы ее маленьких рук забегали по струнам. Низкий и чистый голос девушки разлился по залу, гости замолкли. Это не была отрывистая, спадавшая и опять повышавшаяся, скачущая египетская мелодия – звуки лились свободно и печально. Сначала они падали медленно, как отдельные звенящие капли, потом слились в мерном колебании, зарокотали, зашептались, как волны, и понеслись с такой безудержной тоской, что Пандион замер. Пандиону казалось – свободное море колыхалось в песне, в непонятных звуках волшебного голоса. Море незнакомое и нелюбимое здесь, в Айгюптосе, родное и светлое – для Пандиона. Пандион сначала стоял ошеломленный – так много запрятанного в самой глубине души вдруг устремилось наружу. Тоска по свободе, близкая и понятная Пандиону, властно звала, плакала и томилась в песне. Зажав уши и стиснув зубы, чтобы не вскрикнуть, он побежал в глубь сада. Там, бросившись на землю во тьме под деревьями, Пандион тяжко и неудержимо зарыдал…
– Эй, экуеша, ко мне! Экуеша! – послышался зов хозяина Пандиона.
Молодой эллин не заметил, что окончился пир.
Скульптор фараона был заметно пьян. Опираясь на руку Пандиона и поддерживаемый с другой стороны своим рабом, рожденным в неволе, начальник мастерских отказался возлечь на носилки и пожелал пойти пешком к дому.
На половине пути, изредка спотыкаясь на выбоинах дороги, он вдруг принялся расхваливать Пандиона, пророча ему большую будущность. Пандион шел под впечатлением песни, почти не слушая начальника. Так они дошли до цветного портика дома египтянина. В дверях появилась его жена с двумя рабынями, державшими светильники. Царский скульптор, пошатываясь, взобрался на ступеньки и похлопал по плечу Пандиона. Тот спустился вниз – рабы мастерской не имели права входить в дом.
– Погоди, экуеша! – весело сказал начальник, пытаясь изобразить на лице хитрую усмешку. – Дай сюда! – Он почти вырвал из рук рабыни светильник и что-то сказал ей шепотом. Рабыня скрылась в темноте.
Египтянин втолкнул Пандиона в дверь и ввел его в приемный зал. Налево у простенка стояла большая красивая ваза с четким черно-красным рисунком. Такие сосуды Пандион видел на Крите, и снова сердце юноши сжалось от боли.
– Повелел его величество, жизнь, здоровье, сила, – торжественно произнес царский скульптор, – мне изготовить семь ваз по образцу этой, из стран твоего моря! Мы только заменим варварские краски на любимые в Кемт синие цвета… Если ты отличишься в этой работе, я скажу о тебе Великому Дому… А теперь… – возвысил голос начальник и повернулся к поспешно приближавшимся двум темным фигурам.
Это были ушедшая рабыня и какая-то другая девушка, закутанная в длинный пестрый плащ.
– Подойди ближе! – нетерпеливо сказал египтянин и поднес светильник к лицу закутанной девушки.
Большие выпуклые черные глаза боязливо взглянули на Пандиона, пухлые детские губы раскрылись в трепетном вздохе. Пандион увидел выбивавшиеся из-под покрывала вьющиеся волосы, тонкий нос с нервно трепетавшими ноздрями – рабыня была, несомненно, азиаткой, из восточных племен.
– Смотри, экуеша! – сказал египтянин, неуверенным, но сильным движением срывая с девушки плащ.
Она слабо вскрикнула и спрятала лицо в ладони, оставшись нагой.
– Бери ее в жены! – Царский скульптор толкнул девушку к Пандиону, и она, вся задрожав, прижалась к груди молодого эллина.
Пандион слегка отодвинулся и погладил спутавшиеся волосы юной пленницы, поддаваясь смешанному чувству жалости и нежности к милому, испуганному существу.
Царский скульптор, улыбаясь, одобрительно прищелкнул пальцами:
– Она будет твоей женой, экуеша, и у вас будут хорошие дети, которых я оставлю моим детям в наследство…
Точно стальная пружина внезапно развернулась в Пандионе. Душевное смятение, давно нараставшее в нем, разбуженное сегодняшней песней, вскипело. Красный туман застлал глаза.
Пандион отступил от девушки, оглянулся и поднял кулак. Египтянин, трезвея, побежал в дом, громко сзывая всех слуг на помощь. Пандион, не взглянув на труса, с презрительным смехом пнул ногой дорогую критскую вазу, и глиняные черепки с глухим звоном рассыпались на каменном полу.
Дом наполнился криком и топотом ног. Несколько минут спустя Пандион лежал у ног начальника мастерской, а тот, нагнувшись, плевал на него, изрыгая проклятия и угрозы.
