десятком шагов, тем не менее люди молча пропустили группу водоносов и поплелись дальше.
Зыблющийся черный туман застилал взоры спотыкавшихся людей, некоторые падали, но, подбодренные уговорами, поддерживаемые более выносливыми товарищами, продолжали путь. Пятьдесят пять человек не могли вспомнить последнего часа пути – люди шли почти бессознательно, ноги их продолжали свои неверные, замедленные движения. И все же путники дошли, вода вернула сознание, напитала их тела, позволила сгустившейся крови вновь размягчить высохшие мышцы.
И как только путники пришли в себя, они вспомнили о товарищеском долге. Едва оправившись, они пошли назад по примеру первых, неся навстречу бредущим где-то в песках источник жизни – воду, капавшую с мокрых кусков ткани. И эта помощь была неоценимой, потому что пришла как раз вовремя. Солнце уже всходило. Последнюю группу оставшихся в живых поддержала принесенная ливийцами вода. Люди остановились посреди песков, будучи не в силах идти дальше, несмотря на уговоры, понукания и даже угрозы. Мокрые тряпки дали людям еще час отсрочки – время, оказавшееся достаточным для того, чтобы добраться до колодца.
Так вернулся к воде еще тридцать один человек; всего спаслось сто четырнадцать – меньше половины вошедших в пустыню два дня назад. Самые слабые погибли еще при первом переходе через пески, теперь страшная катастрофа погубила множество отличных, мощных бойцов. Будущее казалось уже гораздо менее определенным. Вынужденное бездействие угнетало, силы для продолжения намеченного пути еще не вернулись, оружие было брошено там, где застигла людей песчаная буря. Если бы у мятежников была пища, то они скорее восстановили бы силы, но остатки еды были разделены еще в начале прошлой ночи.
Солнце пламенело в чистом, ничем не затуманенном небе, и те из оставшихся на месте катастрофы, в которых еще теплилась угасавшая жизнь, теперь наверняка погибли.
Спасшиеся укрывались в щели между скалами, где лежали сутки назад вместе с теми, которых уже не было. Как и вчера, люди ждали вечера, но уже не только убыли дневного жара, а наступления ночи, надеясь, что ее прохлада даст возможность ослабевшим продолжать борьбу с пустыней, стоявшей на пути к родине.
Этой последней надежде не суждено было осуществиться.
С наступлением вечера беглецы почувствовали, что могут потихоньку двигаться дальше, как вдруг услыхали вдалеке хриплый рев осла и лай собак. Несколько времени мятежники надеялись, что это торговый караван или отряд сборщика податей, но вскоре на сумеречной равнине показались всадники. Знакомые уже крики «Аату!» огласили пустыню. Бежать было некуда, сражаться нечем, прятаться бесполезно – злые остроухие собаки разыскали бы беглецов. Несколько мятежников опустились на землю – последние силы оставили их, другие растерянно заметались среди камней. Некоторые в отчаянии рвали на себе волосы. Один из ливийцев, совсем молодой, жалобно застонал, и крупные слезы покатились из испуганных глаз. Аму и хериуша стояли, понурив головы и скрежеща зубами. Несколько человек бессознательно бросились бежать, но были сейчас же остановлены собаками.
Более выдержанные оставались на месте, словно оцепеневшие, напрягая ум в поисках спасения. Воинам Черной Земли без сомнения повезло: они настигли беглецов, когда они были совсем без сил. Если бы хоть половина былой энергии оставалась у мятежников, большинство их предпочло бы смерть в неравном бою вторичному плену. Но сейчас силы восставших были исчерпаны – беглецы не оказали сопротивления подъезжавшим с луками наготове воинам. Борьба за свободу окончилась – теперь в тысячи раз счастливее были те, которые спали вечным сном там, среди разбросанного оружия.
Измученные, потерявшие надежду рабы стали покорными и безучастными.
Вскоре все сто четырнадцать человек со связанными назад руками, скованные за шеи цепочками по десятку, побрели на восток под ударами бичей. Несколько воинов поехало на место катастрофы, чтобы удостовериться в гибели остальных.
Преследователи рассчитывали получить награду за каждого приведенного назад человека. Только это спасло беглецов от жестокой смерти. Ни один не погиб в этом ужасном обратном походе, когда они шли нагие и связанные, исхлестанные бичами, не получая пищи. Караван медленно двигался, обходя пески по дороге.
Пандион брел, не смея взглянуть на товарищей, не воспринимая внешних впечатлений. Даже удары бича не выводили молодого эллина из оцепенения. Единственным воспоминанием, сохранившимся у Пандиона от обратного пути в рабство, был момент, когда они достигли долины Нила, недалеко от города Абидоса. Начальник отряда задержал караван, высматривая пристань, где пойманных должна была ждать барка. Пленники сгрудились на краю спуска в долину, некоторые опустились на землю. Утренний ветер доносил запах свежей воды.
Пандион вдруг увидел на краю пустыни веселые нежно-голубые цветы. Качаясь на своих высоких стебельках, они распространяли тонкий аромат, и у Пандиона мелькнула мысль, что утраченная воля посылает ему свой последний дар.
Губы молодого эллина, растрескавшиеся и кровоточившие, зашевелились, неуверенные, слабые звуки вырвались из горла. Кидого, с тревогой присматривавшийся к другу на остановках – негр оказался в другой цепочке, – прислушался.
– Голубые… – донеслось до него последнее слово. Пандион погрузился в прежнее оцепенение.
Беглецов освободили от пут и загнали в барку, доставившую их к окрестностям столицы. Там их, как особо опасных и стойких мятежников, бросили в тюрьму, в которой они должны были ожидать неизбежной ссылки на золотые рудники.
Тюрьма представляла собой огромную яму, вырытую в сухой и плотной земле, облицованную кирпичом и перекрытую несколькими крутыми сводами. Вместо окон были пробиты вверху четыре узенькие щели, вместо двери – наклонный люк в потолке, через который спускали воду и бросали пищу.
Полумрак, всегда царивший в яме, оказался благодеянием для беглецов: у многих из них от страшного света пустыни болели воспаленные глаза, и пленники, оставаясь на солнце, неминуемо бы ослепли.
Как мучительно было после нескольких дней свободы пребывание в темной, вонючей яме – об этом могли поведать лишь сами заключенные.
Но их наглухо отрезали от мира, до их чувств и переживаний никому не было дела.
И все же, несмотря на безвыходность положения, едва только люди оправились от последствий трудного похода, они снова начали на что-то надеяться.
Опять заговорил Кави, как всегда несколько грубовато излагая понятные всем мысли. Опять раздался смех Кидого, зазвучали резкие выкрики ливийца Ахми. Пандион, тяжело переживавший крушение надежд,
