противоположных исходному, содержаний. Эта «двойственность» эстетического вообще и музыкального в особенности, гениально выраженная Достоевским («Подросток») и следовавшим ему в этом Томасом Манном («Доктор Фаустус»), конечно, ощущалась во многие «чуткие» эпохи. Но «музыкальное» в псалмах контролировалось «словесным», т. е. логическим (????? как слово и — более того — Слово), форма подчинялась смыслу, семантизировалась, служила ему не за честь, а за совесть. Поэтому Псалтирь и выступала как одно из самых надежных и многократно проверенных собраний текстов для пения. Упорядоченность пения «логическим» словом, расчлененность и структурированная организация его, четкая связь со смыслом превращали пение, помимо всего другого, в опору и инструмент борьбы и преодоления того «музыкального» («звукового») начала, которое было анархично в отношении смысла и содержания и неизбежно становилось сферой действия злых сил. Хаотическое, какофоническое, дьявольское «музыкальное» («шум») противостояло «космологически» упорядоченному, божественному «музыкальному».
В ЖФ рассказывается, как боролся Феодосий, затворившийся во время великого поста, с бесовскими искушениями, как побеждал их силой Христовой, как завершал эту победу вечерним пением:
По вечерьнимъ убо пении седъшю ему и хотящю опочинути, не бо николиже на ребрехъ своихъ лежашеть, но аще коли хотящю ему опочинути, то седъ на столе, и тако, мало посъпавъ, въстаняше пакы на нощьное пение, и поклонение коленомъ творя. Седъшю же ему, якоже речеся и се слышааше гласъ хлопота въ пещере отъ множьства бесовъ, якоже се имъ на колесницахъ едущемъ, другыимъ же въ бубъны биющемъ, и инемъ же въ сопели сопущемъ, ти тако всемъ кличющемъ [674], якоже трястися пещере отъ множьства плища зълыихъ духовъ. Отець же нашь Феодосий, вся си слышавъ, не убояся духъмъ, ни ужасеся серьдцемь, но оградивъся крестьнымь оружиемь и, въставъ, начать пети псалтырь Давидову. И ту абие многый трусъ не слышимъ бывааше. Таче по молитве седъшю ему, се пакы бещисльныихъ бесовъ гласъ слышаашеся, якоже и преже. И преподобьнууму же Феодосию ставъшю и начьнъшю оно псалъмьское пение, гласъ онъ абие ищазааше. (38а–38б).
ЖФ отмечает, что подобное повторялось «по многы дьни и нощи» [675], и каждый раз с Божьей помощью, молитвой и пением Феодосий одолевал злых духов. Этот свой опыт он передавал братии. В частности он советовал после вечерней молитвы уединяться в келье и молиться там Богу или заниматься ручным трудом, «псалмы Давыдовы въ устехъ своихъ имуще…» (39а) [676]. И сам он не раз делал то же.
В одном случае ЖФ рисует почти жанровую картинку, умилительную как средневековый примитив: келья Феодосия, время после вечерней молитвы, в келье двое — искусный черноризец Иларион, переписывающий книгу, и отец Феодосий, «оному же псалтырь усты поющю тиха и рукама прядуща вълну, или кое ино дело делающа» (44г); входит эконом и сообщает, что на завтра не на что купить еды для братии; Феодосий отвлекается:
Се, якоже видиши, уже вечер сущь, и утрьний день далече есть. Темьже иди и потрьпи мало, моляся Богу, неколи то помилуеть ны и попечеться о насъ, якоже самъ хощеть. (44г).
Эконом уходит, а блаженный «иде въ келию свою петъ по обычаю обанадесяте псалма» (45а); спустя некоторое время снова приходит не находящий себе покоя эконом с той же заботой, и снова Феодосий отсылает его обратно, с просьбой не заботиться о завтрашнем дне и с уверением, что Бог не оставит их; эконом, едва ли вполне успокоенный словами Феодосия, уходит,
и се вълезе светьлъ отрокъ въ воиньстеи одении и поклонивъся, и ничесоже рекый, и положивъ же на столпе гривьну злата и тако пакы молча излезе вонъ. (45а).
Феодосий берет золото и со слезами молится про себя, потом призывает привратника и спрашивает его о том, кто приходил ночью в монастырь; «Никто, — отвечает тот, — так как ворота еще засветло были заперты»; тогда Феодосий зовет эконома —
Чьто глаголеши, брате Анастасе, яко не имамъ чимь купити братии требования? Но сице, шедъ, купи еже на потребу братии. Въ утрей же пакы день Богъ да попечеться нами.
Эконом все понимает, падает ниц и кланяется Феодосию, а тот поучает никогда не предаваться отчаянью и быть крепким в вере и кончает словами — «И сотвориши братии праздьникъ великъ дьнесь» (45б).
Соборное пение в церкви обладает особой силой — оно сплачивает, возвышает, уничтожает злые ковы, ведет к Богу. Недаром дважды изображаемое в ЖФ, оно оба раза приурочено к чуду истинной веры. Ср. эпизод, когда разбойники как звери бросились в церковь, а братия вместе с Феодосием запела утренние псалмы (47а), и церковь, отделившись от земли, поднялась в небо; другой эпизод — чудо, подтверждающее святость места, выбранного для церкви: ночью люди услышали множество поющих голосов, принадлежавших черноризцам, выходившим из старой церкви с иконою Богоматери, чтобы направиться к тому месту, где должна быть воздвигнута новая церковь; шедшие вслед за иконой держали в руках по горящей свече и пели; их возглавлял сам Феодосий —
Таче дошедъше места того, ту же пение и молитву сотворьше, возвращахуся въспять. И, якоже темь зьрящемъ, вънидоша пакы поюще въ ветьхую церьковь. (56г).
Особая сторона в духовном подвизании Феодосия— его сочинения: проповеди, поучения, молитвы, о чем см. ниже (в ЖФ эта сторона деятельности Феодосия отражена очень слабо, хотя составитель «Жития», конечно, не мог не знать о ней). Эти сочинения также имеют прямое отношение к теме творческого собирания души и учительства. К сожалению, их состав приблизителен, ряд текстов изданы недостаточно надежно и в целом относительно слабо исследованы. Поэтому такой важный источник реконструкции образа Феодосия и всего объема его деятельности остается использованным лишь отчасти (см. Приложение III).
О том, чем был Феодосий для распространяющегося по Руси и крепнущего христианства, можно судить по роли Киевско–Печерского монастыря начиная со второй половины XI в. (ср. Макарий 1889, 11:55–96; Голубинский 1904, I:2 и др.). Многие монахи ее, оказавшись за пределами монастыря, на окраинах Киевской Руси, преданно трудились на ниве христианского просвещения, стали епископами, некоторые из них приняли мученическую смерть и стали святыми. Св. Никита, епископ Новгородский, Св. Леонтий, епископ Ростовский, Св. Исайя, тоже епископ Ростовский, Св. Стефан, епископ Владимирский, преподобный Кукша, просветитель вятичей, — вот лишь наиболее известные имена, связанные с Печерским монастырем. Некоторые из них, как Стефан или Исайя, упоминаемые в ЖФ, были связаны с Феодосием непосредственно и лично и, несомненно, многим были обязаны ему. Та инерция роста и «умножения», Печерского монастыря, которая была достигнута прежде всего благодаря усилиям Феодосия, была подхвачена на всей Руси. История же целого ряда отельных «окраинных» епархий отсылает именно к Киево–Печерскому монастырю как к их началу, приходящемуся на годы пребывания там преподобного. Уже только поэтому Феодосий — фигура общерусского масштаба, так же, как возглавлявшийся им монастырь, — «мать монастырей русских».
Что значил Феодосий для Киево–Печерского монастыря, для своей братии и тех, кто сменил ее и, не, застав уже Феодосия в живых, знал предание о нем и старался жить по Феодосиевым заповедям, — об этом можно судить по его ученикам и последователям в самом монастыре вплоть до разорения Киева татарами. Почти тридцать киевских святых описаны в Киево–Печерском патерике. В Ближней (Антониевой) и Дальней (Феодосиевой) пещерах почивают мощи 118 святых, среди которых есть и безымянные. В 1643 г. митрополит Петр Могила, канонизируя их, поручил составить общую им службу. С 1762 г. эти киевские святые были внесены в общерусские месяцесловы как существеннейшая отныне их часть. Правда, о многих из них почти ничего не известно. Лишь те, кто попал в Патерик, дают основания для суждений. Конечно, ко
