Святость и святые в русской духовной культуре. Том II. Три века христианства на Руси (XII–XIV вв.)

у Соли Галичской (нынешний Солигалич).

Более подробно отвечает на подобный вопрос Голубинский 1892, 28–29:

[…] владел ли монастырь преподобного Сергия уже при нем самом недвижимыми имениями или вотчинами? Вероятнейший ответ на вопрос есть отрицательный. […] есть другое основание думать, что сам преподобный Сергий еще не принимал вклада в монастырь недвижимых имений или вотчин. Из последующих вотчин Троицкого монастыря нет ни одной, о которой было бы положительно известно, что она дана в монастырь при самом преподобном Сергии. Могут возразить, что есть вотчины, относительно которых неизвестно, когда они поступили в монастырь. Но если бы сам преподобный Сергий начал принимать вотчины, то при великом множестве его почитателей между боярами, ему было бы надавано вотчин более или менее значительное количество, и невероятно допустить, чтобы из многих вотчин не сохранилось прямого известия хотя об одной, что она поступила в монастырь при самом преподобном Сергии. Принимая, что сам преподобный Сергий не имел вотчин, нужно будет понимать это не так, чтобы он вообще был против вотчиновладения монастырей, а так, что он лишь хотел, чтобы при нем самом не было в его монастыре вотчин. Начал приобретать вотчины в монастырь его непосредственный преемник и личный ученик преподобный Никон, и нельзя думать, чтобы этот поступил вопреки воле и завещанию своего учителя».

(Голубинский 1892, 28–29) [320].

Вместе с тем этот же исследователь считает, что при Сергии уже было монастырское хлебопашество и что именно Сергием были заведены вокруг монастыря пахотные земли, обрабатываемые отчасти самими монахами, отчасти наемными крестьянами и, наконец, крестьянами, желавшими поработать на монастырь Бога ради (ср. также Арсений 1878). Из до сих пор сказанного очевидно, что монастырь в это время находился у некоей критической черты: той нужды, которая была раньше, монахи уже не испытывали, но монастырское хозяйство всё более усложнялось по мере умножения братии. И не только хозяйственные заботы становились всё насущнее. Особножительный характер сергиевой обители, столь соответствовавший первому этапу отшельнического подвига, всё более и более приходил в противоречие с новыми условиями, в которых теперь оказался монастырь, и тем более с новыми задачами, уже встававшими перед Сергием в связи с будущим монастыря. Особножительность начального периода ставила монахов в неравное положение, в частности, имущественное (а Сергий позволял инокам владеть некоторой — в основном, видимо, небольшой — собственностью): люди приходили в пустынь каждый со своим. «Возникала разность в положении монахов, зависть, нежелательный дух вообще» (Зайцев 1991, 97). Настроения ряда монахов было неустойчивым, чреватым конфликтами, готовыми выплеснуться наружу при первом поводе. Не все и не всем нравилось и в позиции Сергия, идеалом для которого была первохристианская община с ее строгим порядком, упразднением собственности и равенством в бедности, общежительностью. Поэтому есть все основания говорить о принципиальной иноческой нестяжательности Сергия Радонежского, которая органически входит в контекст смиренности, несочувствия политическим миссиям и, видимо, агрессивности московской власти (см. Кадлубовский 1902, 166, 175–178, 355–356). Неслучайно «нестяжатели» заволжские старцы считали себя продолжателями линии Сергия в отношении имуществ.

Выход из положения, видимо, был найден не сразу. Но он виделся на пути реформы. Митрополит Алексий, понимая значение Троице–Сергиевого монастыря и перспективы его развития, очевидно, поддерживал Сергия в его замыслах. Во всяком случае в деле создания общежительства они, кажется, действовали заодно.

«Житие» рассказывает об этом событии, тесно связывая его с двумя другими — призывом к Сергию и чудесным виде?нием и прибытием из Константинополя греков, посланных к Сергию константинопольским патриархом киром Филофеем [321] (По сих же въ единъ от дний приидоша грекы […]). Теоретически этот приход мог иметь место и в 50–е, и в 70–е годы, и одни исследователи отдают предпочтение ранней дате, другие же — поздней. Поскольку вопрос выбора между ними — это вопрос о начале в Троице общежительности, ранняя дата представляется предпочтительной (несмотря на то, что Епифаний исходит из того, что введение общежития состоялось во второе патриаршество Филофея), потому что есть сведения, что в конце 50–х гг. общежитие уже существовало. В Андрониевом монастыре, основанном в 1358–1359 гг., общежитие существовало с самого начала, а «смиренный» Андроник был выходцем из Троицы и едва ли решился бы ввести общежитие в своем монастыре, если бы его еще не было в Троице, и, наоборот, общежитие в Троице естественным образом объясняло бы усвоение общежития в Андрониевом монастыре [322]. Ранняя дата введения общежития в Троице имеет за себя и то, что именно в 1353–1354 гг. Алексий московский провел целый год в Константинополе, где был поставлен в митрополиты. Греки, привезшие послание кира Филофея Сергию, сопровождали митрополита Алексия в Россию. Послание Филофея было некиим ответом на информацию и, возможно, запрос с русской стороны: нужно было одобрение инициативы Сергия (и Алексия) относительно введения в Троице общежития. Филофей не только ее одобрил, но и потребовал введения общежития. Помощь, оказанная Филофеем Сергию, о котором он до этого едва ли мог знать, и Алексию, была значительной: она исключала открытый протест братии против нововведений (см. Голубинский 1892, 23, 90). Среди же братии был ропот и назревал протест: Сергий должен был спешить. Епифаний, описывая эти события, предельно дипломатичен и старается избежать всего того, что свидетельствует об отрицательной реакции на реформу монастыря со стороны части братии. Отсюда — некоторая поспешность и как бы сознательная невнимательность Епифания, который после скупо–деловитого изложения фактов переходит к описанию приобретенных преимуществ в тоне, иногда близком к панегирическому. Но из других источников известно, что переход к общежитию стоил монастырю и потерь — елицы же тако [жить общежитно. — В. Т.] не восхотеша, отаи изыдоша из монастыря Сергiя (Никон. лет. 1885 IV, 225).

Вообще ситуация была непростая, и противники общежительности могли, вероятно, ссылаться на традицию в двух отношениях: во–первых, монашество на Русь пришло впервые из Греции именно в особножительной форме; во–вторых, после того как Антоний и Феодосий Печерские ввели общежитие, в период упадка, общежительность всё более размывалась и была вытеснена особножительной формой монашества, которая, видимо, до 50–х гг. XIV века сохранялась и в Сергиевой обители, так что «ропщущие» монахи всего–навсего отстаивали заведенный порядок, status quo, не замечая, видимо, что в меняющихся условиях жизни status quo не может быть сохранено по существу: в таких обстоятельствах оно из гарантии стабильности превращается в открытую дверь, через которую входит деструкция, грозящая будущим распадом. В этой ситуации Сергий оказался в сложном положении, а его личные качества — смиренность и дух согласия, отвержение «ненавистного духа розни» — еще более затрудняли реализацию его замысла [323].

И тем не менее ситуация, несмотря на нежелание и ропот части братии, складывалась удачно — и провиденциальное виде?ние и призыв Сергия, и помощь митрополита Алексия, и послание самого патриарха Сергию соединились в столь благоприятную конфигурацию условий, что не воспользоваться этим моментом было уже просто нельзя. Последней каплей было случившееся в тот день, который стал для Сергия отмеченным, поскольку послание патриарха Филофея ему означало признание его высоких заслуг.

В тот день в Троицу пришли греки из Константинополя, присланные патриархом. «Вселеньскый патриархъ Коньстянтиня града киръ Филофей благословляет тя», — было первой их фразой, для Сергия столь неожиданной. Но услышанному не пришлось удивиться, потому что сразу же после этого ему «поминки вдаша» — крест, параманд и схиму, а затем «и писаниа посланаа вдаша ему». И все–таки Сергий сохранял осторожность, попросив пришедших подумать, тот ли он, кому всё это предназначено. Посланцы подтвердили, что это именно так, Сергий поклонился им до земли, потом поставил перед ними трапезу и, хорошо угостив их, повелел разместить греков на отдых в обители. Сам же пошел к митрополиту Алексию и прочитал ему послание патриарха, конечно, уже слышавшего о Сергии и о том, чем он может помочь возглавляемому Сергием монастырю. Послание было коротким и деловым и направлялось сыну и съслужебнику нашего смирениа Сергию: