Выходит, зря мы тут по ледяшкам прыгаем, горючку жжем. Один только убыток казне от твоей затеи, ученый муж.
— Спокойно, Ваня, — не сдавался Острекин. — Наука, брат, требует жертв, не говоря уже о расходах… Ты, Ваня, вспомни, что великий Фритьоф в свое время говорил: «Никакой труд на поприще исследований не пропадает даром, даже если он исходит из ложных представлений». Для составления достоверных магнитных карт, а они нужны и тебе, авиатор, и мореходам, понадобится нам еще основательно поработать. И Нансена мы во многом еще дополним.
Выслушав сообщение Сомова и Гордиенко о температуре придонных вод на границе восточного и западного полушарий, в разговор вступил Гаккель:
— Смотрите, что получается, ребята: и у вас там, и у нас тут, и у Трешникова в Третьем лагере — словом, всюду на востоке температура минус 0,4 градуса, такая же, как и та, что ты, Емельяныч, в сорок первом году отмечал, когда сидел с Казаком на Полюсе недоступности. Так или нет? Так… А на западе что? Там и папанинцы, и седовцы, да и Нансен на «Фраме» зафиксировали в придонных слоях минус 0,8°.
Гидрологи заговорили о том, что теперь, очевидно, и найдена та подводная преграда, о существовании которой догадывались они, сопоставляя температуры придонных вод в высоких широтах — на западе и востоке. Видимо, холодные придонные воды, распространяясь к северу от Гренландского моря и встречая на своем пути эту преграду, не могут проникать дальше на восток.
— Как же она тянется та преграда? — задумчиво произнес Гаккель. И, достав чистую бланковую карту, едва уловимыми прикосновениями карандаша провел на ней несколько волнистых линий. — Может быть, так, а может быть, и вот этак?
Оживленно обсуждались гидрологами и результаты послед них промеров Гаккеля за время дрейфа льдины Второго лагеря. На 86° северной широты, когда лот достиг дна, счетчик лебедки показал 1290 метров. Всего же за девять дней дрейфа льдины в западном направлении глубины уменьшились с 2700 до 1290 метров, то есть почти на полтора километра. Потом направление ветра изменилось, льдина стала дрейфовать к юго-востоку, и глубины снова начали возрастать.
— Везет тебе, Як Як, — шутил Гордиенко. — Сидишь на одном месте и этаким Колумбом себя чувствуешь, без особого труда взобрался на высоченную подводную гору. А мы с Мишей на макушке шарика как мучились, едва не потонули вместе с лебедкой, но ничего особенного там не обнаружили…
В самом деле, промер на широте 90°, доставшийся Гордиенко и Сомову ценой риска жизнью, показал глубину 4039 метров, то есть примерно столько же, сколько обнаруживали в высоких широтах предыдущие исследователи — Ф. Нансен, папанинец П. Ширшов, седовец В. Буйницкий. Очевидно, Северный полюс относится к той же области больших глубин, которая была захвачена дрейфами «Фрама», станции СП-1 и «Седова». А Второй лагерь нашей экспедиции оказался над большой подводной возвышенностью, никому дотоле не известной. Значит, разумно планировал Арктический институт работы на весну 1948 года, избирая для первоочередных исследований район к северу от Новосибирских островов. Промеры Гаккеля подтверждали теперь правильность этого выбора.
— Однако, черт возьми, что же это за возвышенность? Отдельный горный или целый хребет, подводный порог? — потирал затылок Яков Яковлевич. — Если хребет, то как он простирается: по широте или по долготе?
Помолчав с минуту, он скомкал и бросил свой карандашный чертежик:
— Пока все это — гадание… Много предстоит еще трудиться и нам тут на льду, и институтским нашим биологам, гидрохимикам в лабораториях. Однако начало уже положено.
— Согласен с тобой, Як Як, — поддержал Острекин. — Скажем прямо: до сих пор очень мало мы знали о Центральной Арктике… Считали же синоптики еще недавно, что в приполярном районе господствуют антициклоны, постоянное высокое давление. А папанинцы во время дрейфа да и мы вслед за ними убедились в обратном. Или возьмем представление о льдах. Можно ли теперь по-прежнему считать, что в высоких широтах господствуют сплоченные поля многолетнего пака? Думаю, нет. Почему же тогда были распространены подобные далеко не верные представления? Да лишь потому, что никто на практике не проверял теоретических предположений. Исследователи прошлого — и наши, и зарубежные — посещали эти края крайне редко, с огромными перерывами. А науке нужны сведения, основанные на опыте, на непрерывных систематических наблюдениях по всей Центральной Арктике. Только тогда теоретические построения будут верны… Главное же для того, чтобы вести такие наблюдения, у нас есть. Это наша авиация.
— Ага! — обрадованно воскликнул Черевичный. — Вспомнили жрецы науки и про нас — воздушных извозчиков.
После этих слов Острекин встал (что было не так уж легко сделать в тесноте палатки) и отвесил своему закадычному другу поясной поклон.
— Не прибедняйся, Казак! Ты по Арктике разъезжаешь в колеснице триумфатора.
Эта беседа между делом, в короткие минуты досуга, одна из многих наших бесед на льду океана, крепко запомнилась мне. Сколько раз потом всплывали в памяти клубы табачного дыма под низким полотняным куполом, стремительная жестикуляция Черевичного, усталый после полетов, клюющий носом Котов, — в курчавой его шевелюре после дерзкого взлета с обломков льдин на полюсе заметно прибавилось седины… Встрепанном, взбудораженным выглядел обычно сдержанный Гаккель. Часто сморкался Гордиенко, страдавший жестоким насморком. Сомов тоже, видать, изрядно промерзший, все время протягивал руки к синему огоньку газовой плитки. Из-за широкой спины Острекина выглядывал тонкий профиль Сенько.
А сквозь брезентовые стенки палатки доносился гул моторов. Все новые и новые самолеты садились во Втором дрейфующем лагере, уходили отсюда в очередные прыжки, курсировали между Большой землей и былой «областью недоступности».
Вскоре экспедиция «Север-2» была завершена. Ученый совет Арктического института высоко оценил ее итоги.
Сравнительный анализ водных масс на западе и востоке центральной части Северного Ледовитого океана прямо указывал на существование подводного хребта, пересекающего океан в меридиональном направлении. Был составлен эскиз новой батиметрической карты. Первые изобаты — линии равных глубин — хоть и вычерчивались по данным пока еще немногочисленных промеров, но все же подтверждали: подводный порог надо искать в направлении от Новосибирских островов к району полюса и далее к Земле Элсмира, что в Канадском арктическом архипелаге.
В соответствии с этим планировалась и очередная высокоширотная воздушная экспедиция. Весной 1949 года Черевичный, Котов, Титлов, Задков, Масленников, Козлов и другие полярные асы высаживали ученых уже в тридцати точках. Испытанный метод площадной съемки, обеспечивающий синхронное наблюдение во многих пунктах, полностью себя оправдал. Новые воздушные маршруты вдоль и поперек пересекали недавние белые пятна. Ледяные поля в океане становились для пилотов такими же привычными посадочными полосами, как и аэродромы на материке и островах.
Однако не всегда океан показывал себя гостеприимным. Когда в конце апреля 1949 года неподалеку от «точки земной оси» Черевичный вместе с Агровым и Каминским высадили подвижную группу Сомова, там повторилась уже памятная «полундра».
Сделав лунки, гидрологи приступили к наблюдениям. Установили свои приборы и геофизики. Агров и Каминский с экипажами расположились в палатках на отдых. А Иван Иванович, старший в группе, слетал поискать запасную площадочку — на всякий непредвиденный случай.
Перед возвращением не мешало перекусить. Испытанный в экипаже кулинар штурман Вадим Петрович Падалко сварил к обеду чудесную уху из нельмы, Черевичный, тоже не промах по этой части, приготовил строганину из мороженой оленины. Но начавшаяся подвижка льдов прервала трапезу друзей. Стали разбирать палатку, заводить моторы. А трещины наступали со всех сторон.
— Площадочка тесная была, сзади полынья, спереди торосы, вроде как у вас тогда на полюсе, — рассказывал впоследствии Иван Иванович. — Однако не сомневался — взлечу, оторву машину. Но вот, представь себе, когда уже все вещи к самолету перетащили, треснуло поле между мной и остальными нашими ребятами. Ахнуть не успел, уже не трещина — целое разводье. На одном его берегу ребята со всеми пожитками, аэроплан, на другом командир — один-одинешенек. Что тут делать? Раздумывать некогда. Снял я унты, перебросил их через разводье, а потом в меховых чулках и сам с разбегу перемахнул.
