Эмма закружилась по лугу, свет отражался от ее кожи. И если это была ночь, когда самое сокровенное в душе человека раскрывалось, то что же было в душе у Эммы, когда она кружила по полю, а в воздухе стоял аромат сосны и соли? Больше всего на свете она хотела быть самой собой, той, какой она была бы, если бы никогда не болела, тем человеком, каким могла бы стать, если бы судьба ее вдруг не остановила, если бы она не остановила сама себя. Она смотрела на свои руки в свете светлячков и думала, что ее муж был прав: ее здесь не было.
На следующее утро, пока Кол и спала, Эмма снова отправилась в магазин. Она купила «Бостон глоб» и блинной муки, а потом, в последний момент — ведерко белой краски. Вот уж действительно глупость. Полная ерунда. Она никогда не воспользуется ею. Она и комнату-то никогда не красила, не говоря уж о доме. На кассе она спросила Сигги, не знает ли та хорошего риелтора.
— Моя кузина Линда. Она будет только счастлива прийти посмотреть на ваш дом, если вы этого хотите.
Сигги написала номер телефона.
— Я позвонила Кросби. Он заедет, чтобы убрать развалины сарая и упавшие деревья. Останешься ты или уедешь, нехорошо, что у тебя дрова валяются по всему участку.
Эмма вернулась домой и замесила тесто на блины, добавив туда клубнику, из-за которой возникло столько неприятностей. И поскольку Коли все еще спала, она позвонила матери во Флориду.
— Не могу поверить, что вы подарили мне этот дом. Мне ведь дома никогда не нравились, — сказала Эмма. — Я девушка городская.
— Этот дом ты всегда любила, — отозвалась Кэтрин. — Когда ты его увидела в самый первый раз, ты сказала, что это самое красивое место, пусть даже и на краю света и мы можем оттуда свалиться. Ты была очень храброй девочкой.
— Помнишь Сигги Магуайр? Она просила передать тебе привет. И она по-прежнему собирает твою чернику.
— Как-то раз я покупала там продукты, а Сигги побежала за нами на парковку. Она сказала мне, что ты совершенно необыкновенный ребенок.
— Что да, то да, я была необыкновенным ребенком. Наполовину лысая и худая как палка. Помнишь, какое-то время у меня начали расти черные волосы. Я была ведьмой, мама.
— Сигги вовсе не это хотела сказать. У нее были слезы на глазах.
— Не знаю, захочу ли я его оставить, — сказала Эмма. — Я имею в виду дом.
— Мы купили его спонтанно, может быть, и продать его тоже нужно спонтанно, — сказала Кэтрин. — Как бы я хотела быть сейчас с тобой.
— А из репы делают заготовки? — спросила Эмма, прежде чем повесить трубку. — Я тут нашла в поле целую грядку.
— Чатни, [13] — предложила мать. — Попробуй чатни. Я тогда планировала сделать, но мы так и не успели.
Когда Коли проснулась, обнаружилось, что ожоги от плюща чешутся еще сильнее. Волдыри на руках вздулись, как от пчелиных укусов. Она даже не проявила интереса к блинчикам с клубникой. Да и какой там интерес? Она решила вернуться домой.
— Мне очень жаль, что я так поступаю с тобой, — сказала она Эмме. — Очень не хочется уезжать раньше времени, но мне ужасно плохо.
Они сложили вещи в машину, но в самый последний момент Эмма вынула свои сумки и оставила их в прихожей.
— Я с тобой не поеду. Я не хочу, чтобы из-за меня ты делала крюк. Будет быстрее, если ты сразу поедешь в Нью-Йорк, а я спокойно сяду на автобус. Он останавливается на углу, прямо около магазина.
— Нет, — заявила Коли. — Так уж я совсем буду чувствовать себя предателем.
— Да ничего страшного. Плюс к тому, я собираюсь делать чатни из репы. Вот, посмотри.
На кухонном столе рядком лежали репки.
— Видишь, мне нужно остаться. И я обещаю — тебе немного тоже пришлю.
— Зелье для плача? Нет, спасибо. Мне репа не особо нравится.
Эмма вышла к дороге и помахала вслед. Она совсем забыла, как здесь тихо. Только шум ветра. Она пошла в поле и нашла еще двенадцать репин, все розовато-коричневые, по краям тронутые белым и фиолетовым. Даже заброшенные и позабытые, они росли, казалось, аккуратным рядком.
Эмме нравился их земляной запах. Она сварила корнеплоды в кухне, потом порезала их вместе с луком и сушеным розмарином. Банки под заготовки стояли под раковиной, она помыла их и прокипятила в старой кастрюле для лобстеров.
Окна в доме запотели, через них ничего не было видно. Эмма вновь подумала, какой она была до того, как заболела, и кем стала. И не видела между этими двумя личностями ничего общего. Кем была та девочка, за которой люди бежали до самой парковки? Кто вызывал слезы на глазах у незнакомых людей? Кем она могла бы стать, если бы не проснулась однажды утром с опухолью под мышкой? Кого она бы полюбила?
Эмма заметила что-то за окном. И по ее спине пробежал холодок, несмотря на то что в кухне было жарко. Когда берешься за заготовки, температура все растет и растет. Всю жизнь так было. Эмма с мамой всегда варили варенье в старом полуразрушенном сарае, и никогда здесь, на кухне. Теперь Эмма знала почему. В помещении стало ужасно душно. Почти невыносимо. Все окна запотели, и капли стекали по стеклам, как слезы.
На пол упала тень — темный отблеск в золотом свете дня. Увидела ли Эмма что-то за окном? Она ладошкой протерла стекло — получился чистый от пара круг. Там были койоты, припомнила она, и это движение, такое стремительное и проворное, было как раз характерно для них. Жили на участке и дрозды, но мимо окна мелькнуло нечто очень быстрое, порхнуло и пропало.
Выглянув во двор, Эмма ровным счетом ничего не увидела, но оставила банки кипятиться дальше, а сама пошла взглянуть получше. Там совершенно точно никого не могло быть.
Широким шагом она обошла двор, уверенная, что тень ей просто почудилась. Она была убеждена в этом и поэтому почти натолкнулась на него — на светловолосого мальчика лет десяти. Шустрого, как койот. Осторожного, как дрозд. Но достаточно нахального, чтобы наблюдать за ней через окно. И даже на чужой территории, это-то очевидно. Вот ведь маленький нарушитель границ.
— Прошу прощения, — сказала Эмма язвительно.
— Вам вовсе незачем это делать. — Лицо у мальчика было серьезным и деловитым. — Это же ваш дом.
— И правда. Я знаю, что мой. Я Эмма. Я приезжала сюда на лето и жила здесь.
Она вспомнила, что местные жители подшучивали над тем, что в их лесу обитали привидения, что чьи-то фигуры мелькали в лесной тени. Брат Эммы, Уокер, теперь полностью поглощенный фактами и статистикой, тогда верил в подобные вещи. «То, что ты не видишь привидение, — сказал он как-то Эмме, — вовсе не означает, что его там нет».
У мальчика, стоявшего во дворе у Эммы, руки были все в царапинах оттого, что он прыгал и скакал в колючих кустах ежевики. Он вытащил шнурки из кроссовок, и от этого щиколотки выглядели шаткими, как у жеребенка. Наверное, он быстро бегал. Наверное, он мог назвать любое созвездие в небе.
— А что вы там делаете?
Он смотрел мимо Эммы, за дверь. Даже оттуда, где они стояли, было слышно, как булькала вода в большой кастрюле на плите, а в ней позвякивали банки.
— Чатни из репы. Похоже на джем.
Мальчик сморщил нос.
— Фу. Репа ни на что не годится.
— Думаю, тебя ждет сюрприз, — отпарировала Эмма. — Но ты ведь так и не сказал, кто ты такой.
— Я все время прихожу сюда и ловлю рыбу, — сказал мальчик. — Не говорите никому, а то мне влетит.
— От мамы?
Сейчас она увидела, что глаза у него были карие, такие, которые кажутся зелеными, или серыми, или
