Тень сделалась более отчетливой и, рождая в душе Джошуа смесь вины и восторга, превратилась в весьма внушительную идею. Он буквально видел выражение, с каким посмотрела бы на него Долорес, окажись она сейчас рядом. Джошуа ухмыльнулся. «А пошла ты!»
Весьма осторожно отогнув подставку, удерживавшую картонный задник рамки, Джошуа неторопливо высвободил фото. Достав снимок Долорес, он бросил его в ящичек тумбы. А потом достал портрет незнакомки и поместил его на место Долорес. Еще миг — рамка стала на свое место, и ему вдруг показалось, что эта женщина, заменившая бывшую жену, всегда была там. «Долорес, ты долго хотела уйти из моей жизни. Теперь желание твое исполнилось», — подумал он, твердой рукой задвигая ящичек в глубь тумбы. Джошуа посмотрел на эту женщину: стекло сгладило все морщинки старого отпечатка — так, как будто их вовсе не было. Интересно…
— Кто ты…
— Не говори глупости, Джош. Где дети?
Женщина, лежавшая на больничной койке, разглядывала его сонными глазами. Она была права. Действительно, какие глупости. Он прекрасно знает ее. Время и химиотерапия взяли свое, однако на самом деле она не изменилась. Ее зовут Рут. Второе имя Мэриэм. Девичья фамилия Пью. Родилась в Чатахе, штат Миссисипи, примерно шестьдесят три года назад. И была его женой последние тридцать пять лет своей жизни. Он знал ее куда лучше, чем себя самого. Оттого-то так трудно было проститься…
— Джейк и Конни вот-вот придут, — ответил он. — А Мэтти здесь.
Джошуа знал, что говорит правду, хотя и представления не имел о том, откуда все это ему известно. Он глядел на свою умирающую жену.
— Вот уж не думал, что все сложится таким вот образом, — сказал он.
— А как это должно было произойти, Джош? Неужели ты думал о таких вещах в день нашего знакомства?
А это было…
Немедленно, повинуясь зову, явились два воспоминания. Пикник на Перл-ривер, четвертое июля, День Независимости. И Рут в группе подруг. Его приятель, который познакомил их. А потом снова фейерверк — на выпускном вечере… И все последующие годы. Он ничего не забыл. Долгую и неспешную поездку до зала, танцы, красные и белые шарики, креповую бумагу… предвкушение ночи, которая — оба они знали уже тогда — окажется самой чудесной в их жизни. Потом столь же долгое и неторопливое возвращение и дивная остановка по дороге. Второе воспоминание говорило о том, что поблекшее фото заняло место, которое прежде принадлежало Долорес.
Он помнил все.
Рут умирала. Такого горя он не испытывал в день гибели Долорес. Дело было не в том, что они находились в разводе. Просто душа его рассталась с душой Долорес до того, как они разделились юридически. Когда та скончалась, он скорбел, однако как о посторонней или о человеке, пересекшем его жизненный путь и расставшемся с ним, когда разошлись дороги. С Рут было иначе. Они никогда не расставались. Со дня первой встречи до этого мгновения они оставались самыми близкими друзьями и любовниками; им принадлежало и все прожитое вместе время, и этот последний миг… Словно вся боль мира обрушилась на него.
Джош вновь оказался в своем старом кресле и одряхлевшем доме. Рамка опять была открыта. Фото Рут лежало в его руке, хотя он не помнил, как достал его. Ему хотелось уничтожить этот снимок, разорвать на клочки, сжечь, превратить в пепел. Но он не мог этого сделать. Джошуа повернулся, чтобы положить фотографию.
Воспоминания отступали; Рут казалась теперь героиней некогда услышанной истории, только он не мог вспомнить, когда это случилось. Жизнь, о которой говорилось в этой истории, не принадлежала ему. И счастье было не его. И горе.
Избавиться от боли можно — лишь утратив все остальное.
Простая замена, но никакой свободы — в любой из обеих жизней. Джошуа поглядел на рамку. Вот его собственная фотография, вот зияющая дыра на месте, где была сперва Долорес, а потом Рут. Под ними прорезаны окошки для снимков его детей — окошки теперь медленно затягивались. И через несколько мгновений от них ничего не осталось… В прошлом не было больше места для Джейка, Конни и Мэтти. Не было.
Нет матери, нет и детей.
Он подумал, что нужно позвонить Мэтти, но, как ни странно, не сумел вспомнить номер ее телефона. Ему следовало бы вернуть фотографию Долорес на законное место, восстановив тем самым правильный порядок вещей, однако он не мог этого сделать. В конце концов, Джошуа вызвал такси. И через двадцать минут уже стоял посреди барахолки перед той женщиной и ее столиком.
— Мне бы хотелось вернуть эту вещь, — произнес он, протягивая фотографию Рут.
Улыбка женщины не изменилась.
— Если вы настаиваете, конечно же, я возьму снимок назад.
Опустив руку к коробочке с мелочью, она достала из нее двадцать пять центов. На одной стороне монетки блеснула царапина, и Джошуа понял, что перед ним та самая четверть доллара, которую он заплатил за Рут. Он медлил в нерешительности.
— А откуда вы берете такие снимки?
Женщина глядела на него едва ли не с жалостью.
— Все дело в фотоаппаратах. И в течении времени. И в жизнях, которые складываются так, хотя могли бы сложиться иначе, и в ошибках, взаимном непонимании, упущенных возможностях. А вообще, мы получаем их с распродаж, из шкафов. Это просто картинки.
— Нет, — возразил он. — Вы не правы.
— В любом случае зачем было утруждать себя, возвращая снимок неизвестной вам женщины — ведь не ради жалкого четвертака. Путь сюда обошелся вам дороже.
— Но зачем вообще покупать снимки незнакомых людей? — спросил он, словно Мэтти не задавала ему вчера тот же самый вопрос.
Женщина пожала плечами.
— Вот все, что я получила от вас. — Она подняла вверх четвертак.
— И, кроме этой монетки, мне нечего вернуть вам. Нужна она вам или нет?
Джошуа задумался.
— Нет. Наверное, на самом деле я нуждался в ответе.
Она улыбнулась.
— Простите. У меня есть только снимки. А ответ вам придется найти самому.
— Джош?..
— Я здесь, Рут.
Она улыбнулась и снова зевнула.
— Ты так долго молчал, что я уже подумала, не ушел ли ты…
— Прости, на этой неделе я плохо выспался, — сказал Джошуа, чувствуя справедливость собственных слов, хотя он и в самом деле немногое помнил. — Не волнуйся. Джейк и Конни скоро приедут. А Мэтти спит в приемной, она была рядом с тобой всю ночь.
Слова давались легко, их подкрепляло безусловное понимание. И все же Джошуа понимал, что какая-то часть его по-прежнему пребывает в том, ином месте, где фотография другой женщины не была, не могла быть заперта в ящике.
— По правде говоря, я не сделала ничего особенного, — сказала она. — Наверное, мы всегда оказываемся не там, где следовало бы.
Джошуа глядел в это дорогое лицо, такое новое и такое знакомое.
Он взял Рут за руку.
— Теперь я здесь. И нигде более.
Она пожала его пальцы.
— Жаль, что для этого потребовалось так много времени. Кажется, нечто в этом роде сказал один король. Он умирал, теряя жизнь по капле, и извинялся за то, что мешает всем. Мысль, не слишком-то соответствующая… королевскому достоинству.
