— Это леди… Говорит, ехала из Лондона специально повидать вас. С ней офицер полковника Скиппона.
— А, это другое дело. Проси. — Он встал и застегнул мундир.
Вошла женщина высокого роста, уже не первой молодости, с блестящими черными глазами. «Аристократка», — сразу неприязненно подумал Кромвель. Она спокойно и плавно подошла к столу, села, и убранство походной палатки сразу же показалось ему убогим. Дело было даже не в том, что из-под дорогой темной шали выглядывало кружево воротника, а над ним поблескивали жемчужные серьги. Дело было в особом, праздничном и трогательном выражении ее лица, с живым доверием обратившегося к нему.
— Генерал, мое имя леди Дуглас. По первому мужу Дэвис. Элеонора Дэвис, урожденная Туше, я дочь лорда Одли…
Кромвель не умел быть галантным с дамами. Но что-то заставило его почтительно склонить голову.
— Чем могу служить, миледи?
— Видите ли, генерал, ваше имя, ваши победы над врагом… Не смотрите, что я аристократка, враг у нас общий. Я потому к вам и приехала.
— Вы прямо из Лондона, по этой погоде? Но что привело вас в такую даль?
— Генерал! Я расскажу все по порядку.
Она подняла глаза, лицо ее одушевилось и показалось Кромвелю прекрасным.
— Двадцать три года назад, двадцать восьмого июля — я помню все, как сейчас, — меня ночью внезапно разбудил голос. Вокруг никого не было, я была одна в моей спальне. Но голос — невероятный, неземной голос сказал мне: «Девятнадцать с половиной лет осталось до суда, знай это ты, смиренная дева!» Я не могу передать словами звук этого голоса — он до сих пор переполняет меня сладостной дрожью. — Она действительно слегка задрожала и обратила широко расставленные глаза на Кромвеля. — Вы понимаете, генерал, что это означало. Господь избрал меня, недостойную, чтобы я несла миру его слово. Я потом получила подтверждение. Вы верите в анаграммы? Буквы имени и фамилии перемешиваются, и из них составляются новые слова. О, эти слова говорят о многом! Из моего имени — Элеонора Одли — я прочла слова «роль» и «Даниил». На меня возлагается роль пророка — это ли не указание!
Кромвель посмотрел с недоверием. Он верил в пророчества и чудеса, которыми столь полна была сейчас Англия, и знал священное волнение при чтении знаков божьих. Но так просто!.. Он все-таки привык мыслить трезво.
— Ну а мое имя? Что можно прочесть из него?
— Пожалуйста. Можно перо? Одну минуту… Оливер Кромвель… Мор… кровь… верил… велик… король… Король! Обратите внимание!..
Кромвель сделал протестующий жест.
— Минутку, сэр, не спешите… Вот! Орел! Велик. Верь. Видите. Вы ведь и вправду орел и великий человек. Вам можно верить. А может быть, и король… Кто знает?
Лицо генерала окаменело, он твердо посмотрел на женщину:
— Вы с этим и пришли ко мне, миледи?
— О, нет. Я приехала, чтобы преподнести вам мое пророчество. Но по порядку, по порядку… С помощью такой вот анаграммы я предсказала смерть моего первого мужа и надела траур по нему за три года до рокового удара. В двадцать седьмом году я предрекла королеве шестнадцать счастливых лет жизни и рождение наследника. Вы ведь помните, что ее несчастья начались в сорок третьем году, ровно через шестнадцать лет. Через год я предсказала смерть Бекингема, и обо мне заговорили повсюду. Но король Карл невзлюбил меня. Он, может быть, думал, что это я насылаю на него несчастья… Я боялась, что меня арестуют, архиепископ Лод уже делал предупреждения. Но молчать я не могла. В тридцать третьем я поехала в Амстердам и там напечатала свои пророчества. «Из Вавилона песнь моя к тебе, Сион любви…» Уже тогда я знала о погибели Карла, вы увидите сами. По возвращении меня схватили, судили в высокой комиссии, приговорили к штрафу и посадили в тюрьму — без пера, чернил и бумаги… Я оттуда все же послала письмо королю — добрые люди помогли мне — и предсказала смерть Лоду. Тогда архиепископ собственноручно сжег мои пророчества, меня провели через позор публичного покаяния, а потом — опять в тюрьму… Сколько тюрем после того я повидала! Королевская тирания не знала милосердия — я изведала даже ужасы Бедлама… А оттуда предсказала пожары в Лондоне, и они действительно произошли. В наказание меня посадили в Тауэр. О, моих бедствий не счесть, чего я только не перенесла! — Она судорожно сжала на груди руки, и у Кромвеля мелькнула быстрая мысль: «А может, она и впрямь того… Не в своем уме, а?»
Живое, полное страдания лицо обернулось к нему, черные завораживающие глаза глянули в душу:
— Долгий парламент освободил меня. Судный день наступил точно в предсказанный срок — не для всей Англии, а для ее гонителей. 10 января 1645 года, ровно через девятнадцать с половиной лет после того, как я услышала голос, Лод, гроза и ужас всех добрых англичан, был обезглавлен. Все, кто преследовал меня и чинил зло, рано или поздно получили воздаяние. И вот сейчас, когда главный преступник, Карл Стюарт, должен дать ответ за свои злодеяния, я решилась перепечатать мои предсказания — те, что я издала в Амстердаме… Они вышли только что, и вот я привезла их вам, с глубоким почтением склоняясь перед вами…
Из складок темной шали на груди она достала свернутые трубочкой листы и протянула ему.
— О, благодарю вас.
Кромвель надел очки и углубился в чтение. Без сомнения, эта женщина чувствовала то, что надвигалось на Англию. Она и вправду предрекала погибель Карлу:
Кромвель снял очки, посмотрел в лицо женщине.
— Но почему именно мне?
Она протянула тонкую, в кольцах, руку:
— Вы посмотрите на первой странице, там надписано.
Он вернулся к началу. Наискось над заголовком бисерным изящным почерком было выведено: «Миссия Армии. Се он грядет с десятью тысячами святых своих чинить суд над всеми». Он усмехнулся.
— Но не все из нас — святые, — сказал он осторожно.
— Не все — может быть, — ответила леди с достоинством. — Но я верю в вас. И благодарю.
Она поднялась, что-то шевельнулось у двери ей навстречу, и Кромвель только сейчас заметил молодого человека, молча стоявшего у входа во все продолжение разговора. Он вгляделся в румяное, свежее лицо, доверчивое, с круглым подбородком и светлыми пушистыми усами, и вдруг узнал:
— Лейтенант Годфилд! А вы какими судьбами? Хотите повидать отца?
Генри вытянулся:
— Сэр, я теперь служу у майор-генерала Скиппона. Мой полк ушел к Колчестеру, пока я лечился от
