не могло придти, что это когда?то решит их судьбу. Теперь эти люди, не знавшие ни одного немецкого слова, сидели в товарном вагоне как «немцы» и ехали навстречу неизвестному будущему…
Я присоединился вскоре к «настоящим немцам»: это были немецкие коммунисты, которые боролись в Испании в интернациональных бригадах и после победы генерала Франко эмигрировали в 1939 году в Советский Союз. Теперь они в качестве «неблагонадежных» немцев, заняли места в этом составе…
Среди них была жена писателя–коммуниста Альберта Готоппа и его две дочери — Кэта и Герда; дочь коммуниста Альфреда Зикерта — Ирмгард Зикерт. Ее отец сражался в рядах интернациональной бригады, а во время этой войны был интернирован в Швейцарии. Ирмгард прибыла в Советский Союз еще в 1934 году и училась, как и я, в институте иностранных языков.
В этот первый вечер у нас было довольно унылое настроение. Три испанских бойца начали было петь шумные, веселые песни.
— У вас, кажется, несмотря на все — хорошее настроение, — заметил кто?то.
— Это юмор висельников! — последовал ответ одного из певцов.
Я хорошо понимал, что творилось в их душе. В течение десятков лет они, не щадя сил, верно служили партии: рисковали жизнью в боях в Испании, а теперь в переполненном товарном вагоне их насильно везли в отдаленные районы Средней Азии.
Я задумался и над своим собственным положением. Вчера еще московский студент, сегодня сидел я в вагоне под стражей и, покинув Москву, расставшись с друзьями, направлялся в дальнюю Кзыл–Орду…
Как это ни странным покажется западному читателю, но я не чувствовал ни ожесточения, ни злобы. Наоборот, я стремился это переселение даже как?то оправдать.
Конечно, говорил я сам себе, это весьма неприятно, когда меня, честного комсомольца, отправляют как «неблагонадежного» в охраняемом товарном вагоне в Среднюю Азию. Разумеется, думал я, это бесконечно тяжело, особенно для тех товарищей, которые всю свою жизнь служили партии и, вот, теперь, в виде благодарности получили за это ссылку… Но, в сущности, разве можно было в эти трагические дни приближения нацистских войск иметь достаточно времени для справедливой классификации благонадежности каждого из нас?
Мы медленно тащились по российским равнинам. Часто подолгу стояли на перегонах. Впрочем, времени у нас было достаточно.
Первые города, до которых мы добрались, были Ряжск и Моршанск, юго–восточнее Москвы. Они в какой?то мере производили мирное впечатление.
Но вскоре картина изменилась. На шестой день нашего путешествия мы прибыли в Пензу (около 550 километров к юго–востоку от Москвы). Здесь повсюду — на вокзале, на лестницах, на улицах и площадях — сидели и лежали тысячи людей — беженцы и эвакуированные из западных областей России. Несмотря на приказы и требования немедленно расселять этих людей по домам, местные власти были не в состоянии справиться с нахлынувшим потоком эвакуированных. Поэтому люди вынуждены были оставаться просто на улице, утешая себя надеждой, что вот–вот представится возможность втиснуться в какой?нибудь поезд, который повезет их дальше на восток.
Но это была тщетная надежда. Поезда приходили в Пензу переполненными. Люди жили на вокзале и под открытым небом неделями, пока, наконец, их не размещали в колхозах близлежащих сел и деревень.
Поздно вечером поехали мы дальше по направлению к Сызрани и Куйбышеву, глубокой ночью мы прибыли в Куйбышев. Я хотел было выйти из вагона, но наш состав стали переформировывать.
Охрана, обычно довольно равнодушная, на этот раз возбужденно сновала взад и вперед.
— Вагоны оставлять запрещено!
— А воды принести можно?
— Нет, нельзя выходить даже за водой. Никто не смеет выйти из вагонов, пока мы стоим на этой станции. Нарушителей приказа ждет суровое наказание.
Спустя несколько недель, когда мы уже жили в Средней Азии, нам стала известна причина такой строгости в Куйбышеве: в это время здесь полным ходом шли приготовления к переезду из Москвы правительства, министерств и иностранных посольств.
Вместе с ними прибывали в Куйбышев только сотрудники этих учреждений и очень немногие привилегированные лица.
После того, как мы миновали Куйбышев, наша поездка приобрела более ускоренный темп, и мы воспряли духом. Многие сидели, склонившись над картами… Было ясно, что существует только одна возможность попасть из Куйбышева в Кзыл–Орду: двигаясь в юго–восточном направлении через Чкалов, Актюбинск и Аральск.
Все чаще наши разговоры касались будущей жизни в Кзыл–Орде.
Однажды мы остановились на путях восточнее Куйбышева и простояли много часов подряд. Нам снова разрешили выходить из вагонов. Когда я прогуливался вдоль нашего состава, я вдруг заметил на одном из вагонов надпись: «Челябинск».
— Челябинск? Но ведь он совсем в другой стороне!
Я побежал к моему вагону и сообщил о своем открытии. Все головы снова склонились над картами. На Кзыл-0рду мы должны были бы ехать в юго–восточном направлении, а Челябинск находился от нас к северо–востоку.
Мы спросили у сопровождавшей нас охраны:
— Мы, ведь, едем в Кзыл–Орду? Это точно?
Охранник неуверенно кивнул головой.
— Что же означает тогда надпись: «Челябинск»?
— Не знаю, не могу сказать! — Это было сказало таким тоном, который мне, прожившему в Советском Союзе уже шесть лет, был достаточно понятен.
В течение ночи мы ехали в северо–восточном направлении и находились теперь в Бугуруслане, в Башкирии. С Кзыл–Ордой это не имело ничего общего.
До сих пор мы ничего не знали о Кзыл–Орде, но нам, по крайней мере, было известно, куда мы едем. Теперь мы даже этого не знали.
Наша дорога буквально становилась дорогой в неизвестность.
На семнадцатый день пути вдруг всё в нашем длинном товарном составе пришло в движение. «Мы в Казахстане» — послышалось где?то, и в одно мгновение весть об этом пронеслась через все восемьдесят вагонов нашего поезда.
На одной маленькой станции мы увидели под русским названием станции надпись по–казахски. Снова стали рассматривать карты.
Действительно, находились мы между западно–сибирским городом Курганом и городом Казахской ССР Петропавловском. А к вечеру мы прибыли в этот первый большой казахский город со старинным русским названием — Петропавловск.
Кто?то при этом припомнил, что Петропавловск был когда?то узловым пунктом для караванов, ходивших от Бухары и Ташкента. Здесь товары сгружались и затем их отправляли по железной дороге в Россию. Но прошлое нас сейчас не интересовало.
Мы впервые увидели здесь казахов. Почти у всех были как смоль, волосы, темные глаза, желто– коричневый цвет лица и форма глаз, типичная для монгольских народов. Бросалась в глаза их своеобразная походка и сравнительно короткие ноги при длинном туловище.
От Петропавловска мы поехали на юг. Так как железнодорожная линия была проложена только до озера Балхаш, наша поездка должна была оборваться где?то между Петропавловском и этим озером.
Стало заметно теплее. В Петропавловске прицепили к составу еще несколько открытых площадок с заржавевшими машинами. Мы сидели на этих площадках, загорая под октябрьским солнцем и разглядывая окрестности. Но в них ничего интересного не было. Мы ехали по равнине. Она была гладкой, как мраморная доска, без единого холма или котловины. Так шли часы и дни…
В северном Казахстане можно было видеть только одно дополнение к однообразному пейзажу: слева и справа от полотна — деревянные заграждения в несколько метров высоты. Они тянулись на многие километры.
— Для чего здесь эти заграждения? — спросили мы у железнодорожника в одном небольшом
