Мне это было понятно.
Но я хотел сделать еще одну, последнюю попытку. Я направился в здание обкома партии и прошел в отделение агитации и пропаганды, к тем дружески настроенным ко мне партийцам, которые уже один раз помогли мне.
— Мне только что объявили в милиции, что я должен покинуть Караганду в течение 24 часов.
Лицо у говорящего со мной партийца было очень серьезно.
— Да, товарищ Леонгард, это общее положение. Мы здесь ничего, к сожалению, сделать не можем.
Он, казалось, сам не чувствовал себя так уверенно, как при первом моем посещении. Очевидно и обком партии не был всесилен.
— Не вешайте головы, товарищ Леонгард. Возможно, и весьма вероятно, что в ближайшее время будет решен вопрос о правовом положении немецких политэмигрантов. Может случиться, что для них будет сделано исключение. Как только вы выберете себе какое?либо местожительство, сообщите нам ваш адрес. Мы вас с большой готовностью известим в случае, если для вас откроется какая?либо возможность. Но пока мы ничего не можем сделать. Итак, положение было абсолютно безвыходным. В течение 24 часов, — а теперь оставалось только 23 часа — я должен был оставить Караганду, распрощаться с моим маленьким учительским институтом, моими новыми друзьями и товарищами по институту. Я твердо знал: если уже сам обком партии не мог ничего для меня сделать, то было совершенно бессмысленно обращаться еще к кому бы то ни было.
Автобус в старый город отправлялся только вечером. Запаковать мои вещи и поехать туда на вокзал не требовало много времени. В моем распоряжении был еще почти целый день.
Расстроенный и подавленный блуждал я по «новому городу». Без всякой определенной цели я забрел в универмаг, единственный крупный магазин. Перед прилавком стоял высокий мужчина в меховых сапогах выше колен, в меховой папке и в теплом, тоже на меху, пальто. Он выглядел почти как исследователь Арктики. Когда я услыхал его голос, мне показалось, что я его уже где?то встречал. Подойдя поближе к нему, я услышал, как «полярник» говорит по–русски, но с немецким акцентом.
И в этот момент я узнал его.
Это был Ганс Мале, один крупный партиец, с которым я познакомился на курсах в Москве, в ноябре 1940 года. После начала войны он много раз выступал по московскому радио. Я бросился к нему:
— Ганс, это чудесно, что ты здесь! Как ты сюда попал? Он тоже обрадовался нашей встрече, но на мой вопрос ответил как?то уклончиво:
— Я здесь проездом. Вместе с несколькими товарищами Мы намереваемся пробыть в этих районах несколько дней. Ну, рассказывай?ка, что ты делаешь тут?
— Я выехал 28 сентября с эшелоном высланных. В середине октября прибыли мы на станцию Оссокаровка, в 120 км севернее Караганды. Мы были распределены по окрестным колхозам. Но так как я не имел на паспорте штемпеля о высылке, то я прибыл сюда. Теперь я учусь в учительское институте.
— Так что, хоть у тебя, по крайней мере, всё в порядке?
— К сожалению, нет, Ганс. Как раз сегодня стряслась со мной беда. Меня вызвали в милицию и там объявили, что я должен оставить Караганду в течение 24 часов. Я вообще не знаю теперь, что я должен делать.
— Ну, значит, мы прибыли во время. Самое лучшее — ты пойдешь со мной. Я тебя представлю товарищу Ульбрихту и другим товарищам.
Ульбрихт в Караганде? Что он делает здесь, в Караганде, в декабре 1941 года?
Разумеется, я не стал задавать вопросов; я жил достаточно долго в Советском Союзе, чтобы знать, что о партийных делах не полагается расспрашивать. Нужно ждать, пока тебе об этом не сообщат.
Через несколько минут мы уже подходили к гостинице, единственной в городе, в которой я провел первые дни в Караганде.
Перед зданием стояли 5–6 человек, одетых так же, как и Ганс Мале.
Лично я не знал никого из них. Мне было знакомо только лицо Ульбрихта. Я его знал с того времени, когда он читал нам на курсах в Москве лекции, которые я слушал: с осени 1940 года и по июнь 1941 года.
Ганс Мале подвел меня к Ульбрихту, который равнодушно протянул мне руку и что?то пробормотал, что, вероятно, означало «добрый день». Всем своим видом он будто хотел показать, что встреча немецких эмигрантов в декабре месяце 1941 года в Караганде является самым обыкновенным делом.
Меня представили затем одной партийке, которая назвала себя Лотте Кюне. Я услыхал тогда это имя впервые. Только спустя четыре года я узнал, что она была женой Ульбрихта.
Мы продолжали стоять перед гостиницей. Тем временем подъехали два американских джипа. Видимо, эти партийцы собирались через несколько минут уехать. Они задали мне несколько вопросов о жизни эмигрантов, расселенных здесь. Я отвечал им коротко, в телеграфном стиле, о знакомых мне товарищах и об их тяжелой судьбе. Но они без особого интереса слушали мой рассказ и вопросов больше не задавали.
Судьба ссыльных немецких товарищей, казалось, нисколько не интересовала этих представителей руководства коммунистической партии Германии.
Отсюда я сделал вывод, что они прибыли сюда не ради эмигрантов.
— А ты в Караганде живешь?
— Да, до сегодняшнего дня… Я учусь здесь на историческом факультете учительского института. Но сегодня я получил категорическое требование оставить Караганду в учение 24 часов.
Ульбрихт только махнул рукой:
— Это будет устроено. Мы проведем в ближайшие дни совещание всех наших товарищей в обкоме и ты также будешь приглашен.
Партийцы уселись в американские джипы …
Днем я был вызван в обком. Товарищ из отделения агитации и пропаганды встретил меня с сияющим лицом.
— Всё в порядке. Вы можете спокойно оставаться в Караганде. В ближайшие дни здесь состоится совещание всех немецких эмигрантов, которые теперь находятся в Карагандинской области. Так как вы уже живете в городе и учитесь здесь, то вы можете здесь же и остаться. Все эти вопросы будут обсуждаться на совещании.
— Могу ли я узнать, когда состоится конференция?
— Предположительно, 22 декабря, как только товарищ Ульбрихт и другие товарищи вернутся из поездки в лагерь военнопленных…
Лагерь военнопленных? Я слышал об этом впервые. Итак, из?за этого прибыли сюда Ульбрихт и другие товарищи. Я раньше понятия не имел, что где?то здесь, поблизости от Караганды, имеется лагерь военнопленных. Но и в течение моего дальнейшего десятимесячного пребывания в Караганде я так и не смог узнать, где этот лагерь находится и сколько в нем живет пленных.
Этот случай не является чем?то особенным. В Советском Союзе часто бывает, что люди, даже годами живущие в каком?нибудь городе, ничего не знают о некоторых учреждениях, которые находятся в этом городе или в его окрестностях; а к таким учреждениям, о которых молчат, относятся, конечно, лагери для заключенных и лагери военнопленных.
Конференция немецких эмигрантов открылась 22 декабря 1941 года в Карагандинском обкоме партии. В тот день было немало радостных встреч со старыми знакомыми, друзьями. Я встретил здесь трех испанских борцов из нашего эшелона, мою подругу Ирмгард Зикерт, двух дочерей немецкого писателя Альберта Готоппа, арестованного сейчас же после войны, и других эмигрантов, с которыми я ехал в поезде. Все они теперь жили в районе Оссокаровки. Тут же я смог отпраздновать встречу с моими друзьями из детдома №6, которых я уже давно не встречал. Они жили здесь дольше, чем остальные, так как прибыли сюда из Москвы еще первым транспортом.
Понемногу в вестибюле обкома собралось около 50 эмигрантов. Нас пригласили в зал заседаний.
Это была своеобразная картина: в этом прекрасно отделанном зале до сих пор бывали только хорошо одетые русские и казахские партийцы; но на этот раз, впервые в истории Карагандинского обкома, зал был
