хорошо они были осведомлены о недавнем прошлом: о политических партиях Веймарской республики, о составе парламента различных созывов, о наличии фракций в партиях, о результатах выборов в парламент, начиная с 1918 года и, конечно, прекрасно знали историю компартии Германии. Но я не знаю насколько хорошо они были знакомы с сегодняшними настроениями немецкого населения; об этом на нашем многочасовом заседании не говорилось. Мы говорили о политике компартии в прошлом, о Брюссельском и Бернском съездах КПГ, о Национальном комитете, но больше всего — о необходимости довести до конца «буржуазно–демократическую революцию» 1848 года и о будущей судьбе Германии.
У меня временами было чувство, что наша дискуссия происходит как бы в безвоздушном пространстве и ничего или, в лучшем случае, мало общего имеет с реальной жизнью
Вечером приехал Ульбрихт. Он провел весь день в Берлине, однако, нам он почти ничего не рассказал, объясняя это тем, что мы сами все скоро увидим.
Собрав нас на совещание, он объявил, что завтра, 2 мая 1945 года, мы поедем в Берлин, где каждый из нас получит определенный участок города для организации местного немецкого самоуправления. Нашей задачей будет отбирать подходящих сотрудников из числа местных антифашистов и демократов и организовывать новую немецкую администрацию города.
По вечерам мы будем собираться, чтобы каждый мог доложить о своей работе.
2 мая в Берлине капитулировала германская армия и в этот же день приступила к своей работе группа Ульбрихта,
Утром 2 мая проехала колонна легковых машин из Брухмюле через Каульсдорф, Бисдорф и Фридрихсфельде в центр Берлина. В ней сидели члены «группы Ульбрихта» и некоторые советские офицеры по политической части штаба генерала Галаджиева.
Медленно пробивали себе дорогу наши автомобили в направлении Лихтенберга через Фридрихсфельде. Перед нами развернулась ужасная картина. Пожары, развалины, слоняющиеся кругом голодные люди в разорванной одежде. Тут были беспомощные немецкие солдаты, не понимавшие больше, что происходит, поющие, ликующие и часто пьяные красноармейцы, группы женщин, которые под надзором красноармейцев расчищали развалины, длинные очереди людей, терпеливо стоявших перед колодцами, чтобы получить ведро воды. Все выглядели очень усталыми, голодными и измученными. Вся картина была в сильном контрасте с тем, что я видел в небольших населенных пунктах восточнее Берлина. Многие носили белые нарукавные повязки, в знак капитуляции, другие — красные, в знак приветствия Красной армии. Были люди более осторожные: они носили на рукаве и белую красную повязки. Из окон свешивались белые флаги капитуляции или же красные; было видно, что они переделаны из флагов со свастикой.
Офицеры, сопровождавшие нас, направили нас в комендатуру в Лихтенберге, которая первые дни помещалась в одном из жилых домов. Последовал короткий обмен приветствиями. У коменданта работы было по горло. Офицеры приходили и уходили, коротко рапортовали о том, что происходит в данной части города. Когда мы вошли в комнату, там как раз находился советский офицер, который с возмущением, с бешенством говорил о поведении советских солдат, Так, я услышал первую жалобу о поведении красноармейцев в Берлине — жалобу с советской стороны. Комендант знал уже о «группе Ульбрихта» и явно был рад нам, ибо он надеялся получить помощь в организации немецкого управления.
— Немецкое управление? Нет, его еще нет. Но мы хотели бы Вас просить придти завтра или послезавтра, чтобы помочь нам организовать его.
Ульбрихт согласился.
Вскоре после этого мы поехали дальше. Ульбрихт распорядился, чтобы по два члена нашей группы включились в эту работу (на каждый район города). Эти люди поехали в Крейцберг, Трептов, Темпельгоф и другие районы города. Только я остался без назначения.
— Куда же я поеду?
— Ты останешься при мне, мы поедем в Нейкельн, — сказал Ульбрихт.
Через полчаса мы остановились перед большим зданием. Спокойно и невозмутимо Ульбрихт поднялся по лестнице, будто посещение первого германского управления после 12–летнего отсутствия, 2 мая 1945 года, было само собой разумеющимся фактом. Я себя так уверенно не чувствовал.
Из всего состава управления Нейкельна на месте оказался только один. «Пагель» — представился он нам и сообщил вкратце то, что до сих пор было сделано. Новые немецкие органы управления находились в отчаянном положении. Нужно было думать о больницах и воде, свете и угле, о работах по расчистке улиц, об удостоверениях, пропусках, Но главное, и прежде всего, об одном: о продуктах питания для голодающих берлинцев.
Ульбрихт и я сделали себе заметки. Через полчаса разговор постепенно перешел на политические темы. Теперь Пагель весь обратился в слух.
— Простите, кто вы такие?
— Вальтер Ульбрихт, бывший депутат рейхстага Веймарской республики, ныне работающий по организации управления Берлина.
Пагель, который представился как социал–демократ, показал нам список нейкельнских антифашистов, социал–демократов и коммунистов, которые уже были привлечены к участию в работах управления.
— Вас это будет, наверное, также интересовать — список самых активных коммунистов Нейкельна, — сказал Пагель и подал Ульбрихту другой список.
Ульбрихт бегло просмотрел его и сказал равнодушно:
— Нет, я интересуюсь только управлением. Мы по–дружески простились. Автомобиль отъехал. Ульбрихт назвал адрес.
— Куда мы теперь направляемся? Ульбрихт улыбнулся.
— К товарищам, конечно.
Я быстро заметил себе два адреса из списка.
Я диву давался — на этом поприще я был еще дилетантом.
Во время короткой езды я старался представить себе как сейчас проявят себя коммунисты, те, которые годами вели нелегальную работу в Германии. Об их борьбе я знал только из антифашистских романов и из отчетов «товарищей». Я с нетерпением ждал момента встречи с «настоящими товарищами из Германии».
Ульбрихт приказал остановиться перед дверьми поврежденного дома в Нейкельне. Уже при входе были слышны громкие разговоры и споры. Мы постучали и вошли. Некоторые из присутствующих были так погружены в дискуссию, что совершенно нас не заметили. Вдруг вскочило несколько человек, восклицая «Ульбрихт!». Последнего окружили. Удивление и радость отражалась на лицах товарищей. Ульбрихт, наоборот, придерживался делового тона. Он приветствовал их, — мне это приветствие показалось весьма холодным — представил меня, как своего сотрудника, и после двух или трех минут дискуссия пошла дальше, но уже под руководством Ульбрихта.
Теперь я имел возможность оглядеться кругом: мы были в просторной комнате квартиры рабочего; на столе стояла керосиновая лампа, электрического света в эти дни, естественно, не было. На стульях, на полу, на диване сидело двенадцать нейкельнских товарищей.
Вся атмосфера была совсем иной, чем на советских комсомольских или партийных собраниях. Господствовало такое настроение, которое я себе представлял, когда думал о настроении на собраниях времен Октябрьской революции или гражданской войны в России, которого я всегда желал на партийных собраниях.
Здесь чувствовалась восторженность, соединенная со здоровым реализмом. Не ожидая директив, товарищи сразу поняли, что теперь дело сводилось к тому, чтобы организовать снабжение продуктами питания и водой, удовлетворить самые насущные нужды населения, организовать действенные самоуправления, чтобы вырваться из хаоса и голода.
Со всех сторон поступали ясные, короткие предложения, потом их обсуждали, иногда даже вносились контрпредложения, и, наконец, выносились постановления. Кто?то записывал отдельные данные: фамилии товарищей, которых надо было разыскать и привлечь к работе; мобилизация рабочих сил для разгрузки продуктов питания; связь с инженерами и техниками, чтобы организовать снабжение светом, водой и газом; руководство работами по расчистке города; выдача удостоверений личности. Без повестки дня, без
