Крейцберг был не единственным твердым орешком, который нам пришлось раскалывать. Еще больше нас взволновал другой случай. Случай, приводивший нас нередко в отчаяние, но порой вызывавший взрывы смеха. Назывался он — «дело Шпалингера».
«Дело Шпалингера» было вызвано забавным происшествием, разыгравшимся на второй день нашей работы в Берлине. Деловая обстановка вечернего совещания была неожиданно прервана сенсационным сообщением Ганса Мале. Вот его описание происшествия в Рейникендорфе.
— Вы можете себе представить — русские «освободили» сумасшедший дом в Рейникендорфе! Производя обход своего района, я случайно проходил мимо дома для умалишенных. У входа стояли советские солдаты, которые, открыв ворота, восторженно кричали сумасшедшим: «Гитлер капут, криг фертиг, ир фрей!» Сумасшедшие не двигались с места и мрачно на них смотрели. Когда солдатам это надоело, они вытолкали сумасшедших из помещения, заперли ворога и поставили караул. После обеда мне опять пришлось там проходить. Перед зданием стоял советский солдат с примкнутым штыком. Он был окружен сумасшедшими, которые в отчаянии кричали: «Пустите нас, мы хотим обратно!» И снова под восторженный клич: «Гитлер капут, вы свободны!» солдаты отгоняли их от входа.
Через несколько дней мы стали свидетелями крайне странного явления в разных районах Берлина. Нам неоднократно задавался один и тот же вопрос, получили ли мы приказ Шпалингера.
— Шпалинтер? Кто такой Шпалингер? — спрашивал Ульбрихт, получив новое донесение.
Имя Шпалингера, известное вначале только в северных районах города, через несколько дней облетело и остальные. О нем стали говорить в Трептоу, Рейникендорфе, Лихтенберге и даже в Целендорфе.
Мы стояли перед необъяснимой загадкой. Были рассмотрены все списки антифашистов, но имени Шпалингера так и не нашли. Старые члены партии получили распоряжение подумать, не встречалось ли им когда?нибудь имя товарища Шпалингера, но никто ничего о нем припомнить не смог.
Ульбрихт дал нам следующую инструкцию:
— Когда разъедетесь завтра по районам, берите там на заметку все, касающееся Шпалингера, и если где?либо о нем заговорят — постарайтесь отыскать концы.
На этот раз мне не повезло — до «моего» района слава Шпалингера еще не докатилась. Тем напряженней ждал я вечернего отчетного совещания.
— Ну, что же вы слышали о Шпалингере? — спросил нас Ульбрихт, когда мы заняли свои места.
— Очень странная история, — запинаясь начал рассказывать Гиптнер. — Когда я справлялся о нем, мне было сказано, что он комендант Берлина.
Не успел Гиптнер закончить, как со всех сторон зашумели:
— И мне тоже так говорили!
— И мне тоже!
Наш секретарь и русский офицер связи все это записывали. Мы были крайне озадачены — в чем же дело? Шпалингер — комендант Берлина? Но всем известно, что комендантом Берлина является генерал Берзарин. Нам ничего не оставалось, как искать дальше.
Теперь перед нами стояла двойная задача: формировать демократические управительные органы, да к тому же еще заниматься розысками «второго коменданта» Шпалингера.
На другой день дело Шпалингера приняло новый оборот. В некоторых районных управлениях появились отпечатанные приказы, в которых примерно говорилось следующее (я цитирую по памяти):
«Жителям города Берлина!
Именем совета рабочих и солдат города Берлина я принимаю власть в свои руки.
Я приказываю:
1. Всех членов национал–социалистической партии и ее организаций немедленно арестовать.
2. Об арестах следует без промедления докладывать мне лично.
3. Улицы должны быть очищены; электричество, газ, водопровод должны быть немедленно приведены в порядок. Распределение продовольствия следует проводить по моим директивам.
Не выполнивший моего приказа подлежит суровому наказанию.
Комендант города Берлина
Шпалингер».
Поиски таинственного нового коменданта становились все лихорадочней… Его «приказы» приводили уже к катастрофическим последствиям. Новые районные управления не знали, чьи инструкции выполнять — наши или Шпалингера. Мы им говорили, что они должены заниматься неотложными нуждами населения: очисткой улиц, приведением в порядок электростанций, ремонтом водопровода и, в первую очередь, распределением продовольствия. Главным у Шпалингера было — аресты нацистов.
Порой создавалось впечатление, что некоторым самоуправительным органам больше были по душе приказы Шпалингера, чем наши директивы. Возникли даже специальные отделы, в которых с энтузиазмом составлялись списки имен нацистов. Некоторых это занятие настолько увлекло, что они забросили всю остальную работу. В канцеляриях не умолкая трещали пишущие машинки, и списки становились все длиннее.
Но пришел конец и Шпалингеру. Несколько дней спустя вбежал к нам один из сотрудников и взволнованно воскликнул:
— Нашли Шпалингера!
— Где? Кто он? — Посыпались вопросы.
Наш товарищ, отыскавший Шпалингера, сквозь душивший его смех, еле произнес:
— Он из Виттенау!
— Из Виттенау?
— Какую же должность он занимает?
— Никакой! Шпалингер содержался в доме для умалишенных в Виттенау и был в числе «освобожденных» советскими бойцами.
— Ну, а какое это имеет отношение к приказам?
— Прямое. Было вот как: оказавшись на улице, группа сумасшедших, а с ними и Шпалингер, отправилась осматривать соседние дома и улицы. Где?то неподалеку они набрели На единственную сохранившуюся в Берлине типографию. Там Шпалингер, видимо вдохновленный воспоминаниями событий 1918 года, стал диктовать свои приказы, которые тут же напечатали и распространили.
Мы от души посмеялись удивительной разгадке «дела Шпалинтера», но были настолько перегружены работой, что вскоре забыли о нем. Уже позже до нас дошли слухи (можно надеяться, что они неверные), будто Шпалингера арестовали русские, затем передали его англичанам, какое?то время занимавшим Рейникендорф, а когда Рейникендорф заняли французы, Шпалингер оказался во французской тюрьме.
В середине мая мы получили указание не возвращаться вечером на главную квартиру в Брухмюле, а ехать в Берлин–Лихтенберг, Принценаллее 80, где был предоставлен в наше распоряжение большой дом.
Новая главная квартира находилась на полпути между станциями метро Лихтенберг и Фридрихсфельде. Это было большое новое здание, значительно большее, чем в Брухмюле, так что каждый из нас имел теперь отдельный кабинет. Помещения нижнего этажа были оборудованы под канцелярии. Работа наша приняла более организованные формы. К нам были назначены секретарши и стенографистки, так как с каждым днем объем работы все увеличивался.
Вечерами мне неоднократно приходилось сопровождать Ульбрихта в Карлсхорст. Там велись совещания с представителями штаба Жукова, где обсуждались все детали нашей работы. Хотя Ульбрихт, в отличие от Вильгельма Пика, хорошо владеет русским языком, я должен был ему переводить. Возможно, что и некоторые советские офицеры владели немецким и обе стороны нуждались в переводе, в основном, для того, чтобы таким образом выиграть время и иметь возможность точнее сформулировать свой ответ.
После переговоров с одним из советских генералов нас попросили пройти в зал, сказав, что маршал Жуков хочет с нами побеседовать.
