армии и в штабе дальней авиации в Москве только делало вид, что не знает. Иногда оттуда привозили на самолете старый раздолбанный вездеход какого-нибудь генерала и меняли на новый из ящика. Перед отправкой по назначению комдив лично просил папу как бывшего офицера-автомобилиста обкатать машину. Командиру дивизионного автобата он почему-то этого не доверял. Папа брал новенький «виллис» или «додж» на пару дней и катал нас с мамой на реку Суйфун или еще куда-нибудь по окрестностям.
А окрестности были не слишком уж живописными. Кругом степь с рощицами, холмами и оврагами. Километрах в тридцати — гряда невысоких сопок, которые весной покрывались ярко-розовым багульником. Нас предупреждали, что в его зарослях не стоит долго оставаться — задурманит. В часе ходьбы от нашего городка была маленькая речка, которую мы летом переходили вброд. На берегу разводили костер, куда подбрасывали патроны со стрельбища (его проходили по дороге), а иногда и штуки посерьезнее. Как никого не покалечило — до сих пор удивляюсь. Мальчишки постарше ловили в этой речке раков, которых варили тут же на костре. Мне, как богатенькому офицерскому сынку (ребята в основном были из семей сержантов- сверхсрочников или одиноких женщин — поварих, уборщиц), поручалось приносить из дому соль, перец горошком и лавровый лист. Я и буханку черного хлеба тихонько прихватывал — уж очень мне хотелось быть своим в компании этих ребят.
Река Суйфун протекала значительно дальше, пешком туда было не добраться, а велосипедов почти ни у кого не было. Только в последний год нашей воздвиженской жизни мне купили «Орленка», а моей сверстнице Марине, дочке нашего приятеля доктора Шапиро, — «Ласточку» с разноцветной сеткой на заднем колесе. Но вместе мы избегали кататься — боялись, что ребята будут дразнить и насмехаться, а то и что похуже. Кроме того, мы с ней — единственные еврейские дети в городке — интуитивно чувствовали, что не нужно нам гулять или идти из школы вместе на виду у всех, хотя никогда не говорили об этом. Вот дома у нас или у них мы с удовольствием вместе делали уроки, читали, смотрели диафильмы и предавались другим невинным удовольствиям. Спустя много лет доктор Шапиро, к тому времени демобилизовавшийся из армии и преподававший в мединституте где-то в Сибири, заходил к нам в Ленинграде в гости и рассказывал, что Мариночка учится на врача в том же институте, где он работает.
Поселили нас сначала в домике типа КЩ — каркаснощитовой, хотя многие расшифровывали эту аббревиатуру как «каркасно-щелевой». Домик был из трех комнаток с прихожей-тамбуром — и все, ни кухни, ни туалета. Две комнатки были наши, а в третью все время подселяли на несколько дней командированных офицеров, которым не хватило места в гарнизонной гостинице. Маме с папой это очень не нравилось, но на все папины представления по этому поводу начальник КЭЧ (квартирно- эксплуатационная часть) отвечал, что мы же в этом домике временно, вот-вот нам дадут квартиру. Это «вот-вот» продлилось года полтора.
В тамбуре домика стояла чугунная печка с двумя конфорками и круглой железной трубой, выведенной через отверстие в крыше. И крыша эта, и стены домика состояли из темно-серых шиферных плиток. Щели были действительно знатные, и продувало наш КЩ насквозь, пока папа не привез огромные списанные брезентовые чехлы от самолетов. Их разрезали на полотнища и обтянули ими стенки — вот тогда дуть стало поменьше. Для пользования туалетом имелось две возможности: бегом метров сто до соседнего жилого барака, где были теплые туалеты, либо метров двадцать до будки-«скворечника» — естественно, неотапливаемой. Последний вариант зимой был не только крайне неудобен, но и просто опасен. И стометровку по морозу бегать было ой как неохота, приходилось пользоваться… Ну да ладно, лучше я расскажу про воздвиженские зимы и вообще про тамошний климат.
Климат этот на школьных уроках географии называют резко континентальным. Летом жарко и сухо, зимой очень холодно. В январе-феврале морозы обычно стояли в районе тридцати, но доходило и до тридцати пяти, и даже — хотя нечасто — до сорока. Нас, младших школьников, освобождали от занятий начиная с минус тридцати, а ребята в шестом и седьмом классах должны были ходить в школу при любом морозе. Надо сказать, что тридцатиградусный мороз переносился в Воздвиженке легче, чем двадцатиградусный в Ленинграде — благодаря очень сухому воздуху и безветрию. Снега выпадало немного, и в разгар зимы пригорки кое-где бывали почти голыми, виднелась черная земля и пожелтелая трава. Между прочим, когда в тридцатые годы выбирали место для аэродрома, эти климатические особенности принимались во внимание. А то ведь одно из проклятий службы на аэродроме — это необходимость постоянно чистить его зимой от снега.
Летом, как сказано, бывало тепло, а часто и просто жарко, в районе плюс тридцати. Выходцы с Украины, которых в Приморье было очень много (целые села вокруг Воздвиженки гутарили на украинском или на суржике), рассказывали, что дальневосточное лето похоже на южноукраинское.
Самолеты, летчики и воздвиженская топография
Воздвиженок в Приморском крае было две. Просто Воздвиженка — село Михайловского района, населенное выходцами с Украины, переселенными туда еще в начале XX века. До войны официальным языком там считался украинский, и в школе-семилетке преподавание тоже шло по-украински. Мы там бывали редко. Наш же поселок назывался Воздвиженка-городок, его построили в конце тридцатых годов вместе с аэродромом.
А аэродром был знатный: один из самых больших не только на Дальнем Востоке, но и во всем СССР. На нем дислоцировались два полка тяжелых бомбардировщиков Ту-4 (позже началось их перевооружение на Ty-16), ближние бомбардировщики Ил-28, истребители Миг-17 и Миг-15, эскадрилья транспортных самолетов Ли-2 и еще всякой твари по паре. Все это непрерывно взлетало, барражировало и садилось с ужасным грохотом. Да еще вплотную к аэродрому находились авиаремонтные мастерские, где целыми днями гоняли самолетные двигатели на разных режимах. Не помню практически ни одного дня, когда у нас в городке было бы относительно тихо. Когда раз или два в году вдруг наступала тишина — значит, дело плохо: где-то разбился наш самолет и командование приказало приостановить полеты. На окраине городка было кладбище, уставленное красными деревянными пирамидками со звездочкой наверху и табличкой: «Такой-то, погиб при исполнении служебных обязанностей». А если надпись гласила «Погиб при выполнении боевого задания» — значит, во время Корейской войны, когда самолеты с нашего аэродрома летали бомбить американские корабли в корейских портах.
Как-то раз рано утром вот так стало тихо, и перед моим выходом в школу папа вернулся с ночного дежурства на КДП (командно-диспетчерском пункте) и говорит: «У вас вроде есть в классе мальчик Бекезин?» Ну да, говорю, Виталик рыжий, а что? Ладно, говорит папа, беги в школу, а то опоздаешь. Сидим мы на уроке, вдруг заглядывает в класс офицер и пальцем манит нашу учительницу Феодору Лукиничну — давай, мол, выйди. Через минуту она возвращается бледная и говорит: «Виталий, пойди в учительскую, там кто-то с тобой поговорить хочет. И портфель возьми». Подождала, пока за окном не отъехала машина, и говорит: «Ребята, у Виталия отец погиб, гвардии капитан Бекезин. Только к нему домой сейчас не ходите». И тут звонок на перемену. Все выбежали во двор, а я смотрю: Виталик пенал в парте забыл, китайский. Я его взял и пошел в учительскую. Там стоит в углу одна Феодора Лукинична, и хотя спиной ко мне — видно, что плачет. И правой рукой быстро так крестится. Я страшно удивился — до этого видел только, как крестятся нищие старушки, а чтобы учительница?.. Я тихонько задом вышел, постучал по двери и снова зашел. Феодора Лукинична обернулась, вытерла глаза и говорит: пусть пенал пока у тебя будет, вы же тоже в ДОСах (ДОС — это дом офицерского состава) живете, отдашь ему потом, только сегодня смотри не ходи к ним! Но я так пенал и не отдал, потому что Виталика видел только на похоронах, куда пошел весь наш класс. Они с матерью и маленьким братом сразу куда-то уехали. А про Феодору Лукиничну я еще напишу. Если кто думает: вот какое необычное имя было у его учительницы, знайте: следующую мою учительницу (точнее, классную руководительницу) звали Леокадия Аристарховна!
Вот как была устроена наша Воздвнженка-городок. Вокруг огромного аэродрома находились разные строения — штабы трех авиационных полков и нескольких отдельных подразделений (в том числе папиного дивизиона), различные склады, мастерские и казармы барачного типа. Все они назывались «хозяйствами» по именам командиров. Никто не говорил «поехали в Н-ский отдельный радиотехнический дивизион», а — «поехали в хозяйство Малькова». И не «командир дивизии остался недоволен тем, как подполковник Спиридонов поддерживает воинскую дисциплину в своем полку», а — «первый накрутил хвоста
