она продается, ее надо покупать, потому что Господь не даст нам другой земли! Слышишь, Микеле, что я говорю?
— Слышу, дон Онофрио… — смиренно отозвался Микеле.
— А все эти бумажки… что сейчас стоит Уолл-Стрит? Плевка не стоит…
Дон Онофрио прошептал какое-то проклятье, и я понял, что потери семья все-таки понесла.
— Это чрезвычайные обстоятельства — сказал я.
— Это жадность! Жадности до земли… до денег… до власти. Каждый из нас должен кушать свой кусочек хлеба с оливковым маслом и говорить Господу: спасибо за прожитый день и за пищу, которую он послал нам. Кто откусит большой кусок, и будет есть его жадно, как свинья — тот подавится и умрет!
За лимонадом последовало кое-что более серьезное, уже настоящая еда. Куски серого, ноздреватого, явно домашней выпечки хлеба, который надо было есть, предварительно обмакнув краем в мисочку с натуральным оливковым маслом, и еще было мясо. Мясо было копченым и нарезанным тонкими ломтями, оно было похоже на испанский хамон, но если хамон едят, отрезая от окорока — то тут оно было нарезано.
— Вкусим плоды сей благословенной земли — сказал дон Онофрио — и возблагодарим Господа за пищу, которую он послал нам.
Дон Онофрио, как старший за столом, прочитал молитву, после которой мы хором сказали аминь — и принялся за еду. Мы последовали его примеру.
После этого — нам принесли тарелку риса с морепродуктами, которые были выловлены недалеко отсюда: рис был приправлен какими-то местными африканскими специями, он не был похож на тот, что я ел на Ближнем Востоке. После этого — мы выпили еще холодного лимонада. После чего, увидев, что дон Онофрио распоряжается об очередном блюде, я запросил пощады. Итальянцы очень много едят, и просто удивительно — как не толстеют…
— Здесь не растут оливки — сказал дон Онофрио — Матерь Божья, здесь не растут оливки. Что бы я не делал, как бы не поливал их, они растут какими-то жесткими и без сока. Как может хозяйство настоящего итальянца быть без оливок, вот скажите мне…
— Вероятно, каждому фрукту своя земля, дон Онофрио.
— Да, да… Но я не могу вернуться на родину, там меня ожидает ордер на арест. Бедные дети, они не заслужили того, чтобы навещать отца в тюрьме…
Уважительная причина.
Без помощи сына дон Онофрио поднялся и заковылял к дому. Воздух буквально звенел от жары…
— Как он? — я показал взглядом на дона Онофрио.
— Нас с тобой переживет… — несколько непочтительно ответил Микеле.
Внутри большого, полностью перестроенного поместья — все было так, как и в домах на Сицилии — только пол все же деревянный, а не земляной. Простая, грубоватая мебель, белые, чистенькие занавески на окнах, в которых даже не было стекол — только ставни, чтобы закрывать их на ночь. Фотографии на стенах…
Дон Онофрио сел за стол, чуть оставив ногу, в которой была искусственная коленная чашечка, со стуком прислонил к стене палку.
— А вот теперь можно поговорить о делах… — сказал он.
— Я приехал издалека и нуждаюсь в дружеском совете, дон Онофрио… — сказал я.
— Друзья на то и существуют, чтобы дать дружеский совет, коли в том будет необходимость.
— И возможно за помощью, но сначала за советом…
— И помощь… какой разговор между настоящими друзьями.
Слова про дружбу не должны были обманывать — здесь просто так ничего не делается и за любую помощь придется расплачиваться потом. Но если тебя считают другом — то помочь, конечно же, помогут…
— Моя страна страдает от террористических нападений, дон Онофрио. Взрываются бомбы, гибнут люди, вся вина которых заключается в том, что они оказались не в том месте и не в то время. Разве это не infamia?[112]
Дон Онофрио показал рукой знак, разрешающий продолжать.
— Государство, точнее государства — могут позволить себе наличие анклавов, таких как Танжер. Анклавов, в которых нет четко установленных правил и выигрывает самый сильный и самый хитрый — как зверь в джунглях. Но государство может себе позволить существование таких анклавов только до тех пор, пока оттуда не исходит системной угрозы самому существованию государства и общества. Если она есть — государство просто обязано вмешаться.
— Это угроза?
— Нет, это констатация факта. И призыв к самоочищению. Нужны ли вам — хавала и исламские экстремисты в вольном городе, скажите мне, дон Онофрио?
— В Городском совете нет ни одного из тех, о ком ты говоришь.
— А вне его? Разве Городской совет не должен заботиться о том, что происходит за стенами ратуши?
Дон Онофрио немного помолчал, собираясь с мыслями и подбирая слова для ответа.
— Видишь ли… мы знаем о том, что что-то происходит. Что-то — потому что мы не хотим знать, что именно. В нашем государстве действуют правила: ты можешь заниматься всем, чем угодно, пока это не мешает другим. Мы знаем о том, что в городе есть люди, которые… недолюбливают власти. Но они не приносят никакого вреда нам, и мы — не приносим никакого вреда им. Мирное сосуществование.
— Один человек, дон Онофрио — и это был мудрый, повидавший жизнь человек — сказал: «Нельзя позволить ядовитым змеям свить гнездо в твоем саду даже при наличии молчаливого соглашения о том, что вместо ваших, они будут кусать соседских детей. Рано или поздно, они вернутся и покусают вас и ваших детей».[113] Я не пытаюсь вам угрожать, потому что это бесполезно, и я знаю об этом. Я взываю к вашему здравому смыслу. Эти люди — к ним нельзя относиться как к обычным людям, потому что это религиозные фанатики и террористы. Религиозные фанатики и террористы! Вы, дон Онофрио и те люди, которые давно живут в этом городе — в своей жизни руководствуетесь деловыми и христианскими мотивами, поэтому с вами можно договориться. Мы, русские — руководствуемся теми же самыми мотивами, а вот эти — нет. Эти люди ненавидят мир, в котором живут, с ними бессмысленно о чем-то договариваться — это все равно, что договариваться с собственным палачом: смерть, мучительная или не очень — все равно неизбежна. Эти люди не руководствуются деловыми соображениями, для них, все кто не такие как они — подлежат смерти, если дать им волю, они убьют всех нас. Посмотрите, что они натворили в Бейруте, в Тегеране, в Кабуле. Это были нормальные города, в них жили люди, может — хорошие, может — не очень. Но они ради достижения своих целей, своих идеалов — а они идеалисты — убивали всех, кто попадал под руку. Вы хотите, чтобы это произошло с Танжером? Подумайте, кто придет вам на помощь? У вас нет армии, нет полиции — Бейрут и Тегеран живы только потому, что мы, русские, пришли и выгнали их оттуда силой оружия. Посмотрите, что было в Кабуле несколько лет? Разве этого вы хотите? Разве такой мир вы строите для своих детей?
Было видно, что дон Онофрио напряженно думает. Мои слова — все-таки дошли до него.
— Мы знаем, русский, что это за люди. Не сказать, что мы звали их сюда — но они пришли, и пришли достаточно давно. В этом мире… погрязшем в грехах, должно быть место вере…
— Но такой ли вере!?
— Ты меня не дослушал. Наш город — вольный город. В него может прийти любой. Если в него — придешь, скажем, ты — мы примем и тебя так же, как приняли их. Это все, о чем я могу сказать тебе, русский. Это все.
Обратно — мы возвращались уже по ночи. Микеле был мрачен.
— Это отказ? — поинтересовался я.
— Нет… — сказал он — я уверен, что отец заведет этот разговор во время следующего собрания Копполо.[114] Не думаю, что ему сильно нравится то, что происходит в городе. Но никто из нас не имеет права начинать здесь бойню, за это — убьют нас же самих.
